Время от времени на Москве случались неприятности с нечистой силой, после которых на стол к обер- полицмейстеру ложились «явочные». В одном доме бес повадился вещами кидаться, вплоть до чугунных утюгов, виновника так и не сыскали. В другом из запертой комнаты деньги пропали – тоже на чертей хозяева грешили, но там все оказалось куда проще… Протрезвевший извозчик, потеряв бричку с лошадью, клялся, что черт его по Козьему болоту таскал… А был и еще какой-то черт не так давно, был, Федька о нем толковал… и еще…
Сон запустил в явь свои длинные туманные щупальца, как баба пальцы в вязкое тесто, явилось несколько лиц, претендующих на дьявольскую сущность, и доводы их были безупречны по особой сложной логике сна. Архаров вдруг осознал это и, несмотря на усталость, стал из теста выкарабкиваться.
Тут-то и вспомнился черт с оплеухами!
Явственно вспомнился – два спятивших мужика о нем толковали, и это были крепостные… дай Бог памяти, чьи?.. Черт гонял их оплеухами, а потом улетел. Возник же он… точно, он возник возле Брокдорфа, треклятого голштинца. Год назад, чуть поболее. И был загадочным образом связан с заговорщиками.
Приказав себе не забыть о нем, Архаров наконец позволил не только телу, но и душе расслабиться. Зевнул и уснул.
Проснувшись в девятом часу, он первым делом послал за Шварцем. Он знал, что немец любит вставать рано и идет на службу не прямиком, как шел бы всякий торопящийся человек с Никольской на Лубянку, а медленно, сворачивая в переулки, порой вообще забредая в торговые ряды – за пряниками. Но к этому времени Шварц уже наверняка дошел до Рязанского подворья, выслушал новости и занялся подвальными делами.
Никодимка, выслушав приказание, пообещал, что тут же отправит за немцем конюшонка Павлушку, и спросил, угодно ли их милостям Николаям Петровичам допустить до себя Орехова с Арсеньевым.
– Какой еще Орехов?
– С ваших милостей дозволения, Ваня Носатый.
– Он что, у меня тут?
– Ночью явились, добычу приволокли. Ждали наверху, ждали, видать, заснули, потому что не шумят.
– Поди за Ваней. И кофею мне изготовь крепчайшего! А что господа Тучков и Лопухин?
– Их милости до полусмерти в машкерадах уплясаться изволили! Спят, голубчики сердечные, и хорошо коли к обеду проснуться соблаговолят. Спиридон сейчас их башмачки чистить хотел, так чуть не плачет – впору, говорит, выбрасывать, до того уплясались!
– Потом съездишь со Спирькой к купцу Аинцеву, покажете ему стоптанные туфли, пусть новые даст. Пошел вон.
Аинцев, купец и промышленник, был пойман на неблаговидных делах – продавал обувь московской работы за немецкую и французскую. Но его производство кормило с полсотни человек, все – вольные и семейные. Архаров подумал и не стал давать делу ход, только обязал голубчика впредь так не чудесить. А поскольку мастера у промышленника были хорошие, обер-полицмейстер и сам не брезговал спосылать порой за туфлями. О плате и речи быть не могло – коли бы он вздумал платить, купец бы понял, что вышел из фавора, что нажил врага, и пошел мылить себе веревку.
Ваня спустился немедленно.
– Ваша милость, приказание исполнено, – гнусаво доложил он. – Господин де Берни схвачен. А поскольку ночью его добыли, то привезли сюда… приказано было – спешно, стало быть, на часы не поглядели…
– Почему вдруг ночью?
– Приказано было добыть, а он из дому не выходил, ваша милость. Узнали, что полковник Шитов с хозяйкой своей и со старшими дочками в маскарад едет, во втором жилье, стало, на помощь звать некого, и забрались к французу через окошко, той же дорожкой, какой он сам лазил.
– Молодцы! Сейчас кофею попью, все вместе в моем экипаже поедем на службу.
– Ваша милость, велите французу дать чего-нибудь надеть, штанов там, кафтанишка. Мы его в одной рубахе взяли.
Архаров поглядел в окошко. День обещал быть солнечным и жарким.
– Обойдется без штанов. Ты, Ваня, все в подвале сидишь, а мы наверху в такую погоду потом обливаемся. Будем, Иван Данилыч, милосердны.
Ваня усмехнулся.
– Как вашей милости угодно будет.
Не сказав более ни слова, он вышел. Архаров хмыкнул – вот был бы славный сыщик, кабы не драные ноздри. Вранье, поди, будто есть умельцы, которые новые ноздри наращивают.
Когда Шварца привезли на извозчике, Архаров уже допивал свой непременный кофей.
– Садись, Карл Иванович, – сказал обер-полицмейстер, распахивая на груди шлафрок пошире – в комнате было жарко. – Помнишь, как брали Брокдорфа?
– Помню, ваша милость.
Немец аккуратно сел на табурет, раскинув полы кафтана и уложив руки на колени.
– Никодимка, тащи еще чашку, налей его милости. Сухарики бери, черная душа, вон конфекты, крендельки сахарные. Ешь и припоминай.
– Взяли его по доносу мясника… мясника…
– Ага, вспомнил. Хрен с ним, с мясником. Как этот наш голштинец угодил в тот подвал, и с доктором вместе, откуда его выковыряли, помнишь?
– Я всего, сударь, в подробностях помнить не могу, ибо голова у меня всего одна, а для того, чтобы держать в памяти все полицейские дела, их бы надобно три или четыре, – с большим достоинством отвечал Шварц.
– Всего и не надо. Ну, припоминай. Когда наш Устин огрел Брокдорфа оглоблей поперек спины, актеришки поволокли его к доктору. И они толковали, что якобы им велел это сделать и дорогу показал некий черт…
– Николай Петрович, сударь, пьяные их враки вы сами матерно определить изволили…
– Изволил! Так вот, черт беседовал с Брокдорфом на неком чертячьем языке…
Шварц несколько забеспокоился. У Архарова после бессонной ночи вид был несколько бешеный, в глазах – легкое безумие…
– … и еще они запомнили, что у того черта было черное лицо. Далее – именно черт повел их всех к доктору Лилиенштерну. И еще одна причина, почему они того шалуна в черти произвели, – ходит бесшумно. Как кот. Помнишь, я еще чуть батогов не прописал тому дураку подканцеляристу, который все эти бредни записал, а потом не поленился перебелить?
– И точно, что бредни, – сказал Шварц. – Я вспомнил – потом сей черт в черной епанче им оплеух надавал и взлетел в небо, размахивая крыльями, в небе и сгинул. Канцеляристы у нас любят такие диковинки и нарочно их приберегают. Не угодно ли вам, сударь, еще чашку кофея? Наутро после ночи, проведенной в развлечениях, способствует стройности мыслей…
– Так вот, Карл Иванович! Черт этот вчера в Пречистенском дворце явился!
Шварц сперва отшатнулся от начальства, которое и на вид, и по речам казалось ему свихнувшимся. Но Архаров очень хорошо понял тревогу своего подчиненного.
– Черт-то в заговоре был замешан, помнишь, как в Сретенской обители оружие изымали? И он там околачивался, и оттуда Брокдорфа к доктору тащили! Все еще не сведешь концы с концами?
– Ваша милость, я был бы нижайше признателен, коли бы вы внятно поведали о явлении черта в Пречистенском дворце, – чинно произнес Шварц.
Тут лишь Архаров сообразил, что немец действительно не может сопоставить в уме события минувшего лета и минувшей ночи.
– Федьку мне кликни, – сказал он Никодимке. – Живо!
Архаровцы еще спали. Никодимка растолкал приятеля, и Федька, встрепанный, зевающий, был препровожден в архаровскую спальню.
Там он рассказал Шварцу, как дрался с бесшумным противником, а в доказательство упомянул найденный на полу длинный нож. Тут и Архаров велел Никодимке подать нарядный кафтан и самолично
