извлек нож из кармана.
– Твоя пропажа? – спросил он Шварца.
Немец задумался.
– Сие становится похоже на старую закопченную картину, – сказал он. – Видны лишь некоторые части. Нож, коим был заколот покойный Харитон, весьма смахивает на сей, но это не он, доподлинно вам говорю. Злобный кавалер, напугавший крепостных актеров, скорее всего, просто умеет ловко и бесшумно скакать, на манер твоего вчерашнего противника, Федя. Есть некая связь между тем и этим событием, но именно она скрыта под слоем копоти.
– Эк ты красно выражаешься, куда там Сумарокову, – заметил Архаров. – И добавь: тогда многое было связано с девицей Пуховой, и теперь, вишь, черт явился там, куда ее позвали. Жаль, не было меня при том, как ее государыне представили…
Шварц покивал – и верно, жаль.
– Ваша милость, а ведь тот, как бишь его, Фальков, тоже ловко через плетень скакал! – вдруг вспомнил Федька.
– Какой еще плетень?
– Это он, ваша милость! Он Абросимова ранил! – заорал Федька. – Он же, Христом-Богом клянусь! Все сходится!
– Нишкни. Вот мы и заполучили в противники черта, – сказал Архаров. – Ну что, надобно в столицу писать. Пусть там Брокдорфа вдругорядь допрашивают или его сиятельство князя Горелова. Кто там при них состоял… Что еще присоветуешь, Карл Иванович?
– Послать людей в Сретенскую обитель, может статься, там кто-либо вспомнит сего господина. Коли там знали Брокдорфа, то могли знать и его приятеля. Еще сие неведомо, точно ли сопровождала Брокдорфа к врачу, напала на Абросимова и сражалась с Федором одна персона. Может статься, их именно три.
– То бишь, мы имеем не черта, а свору чертей? Премного тебе благодарен, Карл Иванович! – Архаров вздохнул, обнаружил в руке своей недогрызенный сухарик и взялся за него весьма свирепо, только крошки полетели.
– Жаль весьма, что не велась запись всех посетителей маскарада, – сказал Шварц. – Никодим, принеси еще сухарей.
– Первые десять и последние десять, чтобы государыню повеселить, а надобно было всех писать! – воскликнул Федька.
– Тебя не спросили, – буркнул Архаров. – Карл Иваныч, ты коли хочешь есть – не стесняйся. С поварни принесут. Федя, поди вниз, тебя в людской покормят.
Допустить архаровца к собственному столу – такого с ним почитай что не бывало. Хотя и тут были свои тонкости – обер-полицмейстер преспокойно мог сидеть внизу, в людской, за общим столом с крепостными, но маленький столик в спальне имел в его глазах совершенно иной статус. Ибо столик служил для кофея, напитка по отношению к пиву или квасу высокопоставленного, а на архаровской кухне кухне всякий день готовили блюда простые, чуть ли не деревенские, – рубцы, или телячью голову, или щи с печенью, или щи с бараниной, или гуся с груздями, а также студень из говяжьих ног и каши вдоволь.
Потом Никодимка побрил и причесал барина. Шварц, полагая сию процедуру интимной, вышел и ждал внизу, в сенях.
Глядя на кафтан из плотной шелковой ткани, предлагаемый камердинером, Архаров едва не застонал – и в камзоле-то жарко! Лето выдалось неудобоваримое – обер-полицмейстер сильно потел. Матвей уверял, что это от излишнего дородства, но Архаров не находил в его рассуждениях смысла.
– Слушай, Никодимка, а не обрить ли мне башку? – спросил он. – Все легче станет.
– И париков накупить? – сразу догадался камердинер. – Как у Карла Иваныча? Не-е, не стоит.
– А чем плохо?
– Так, ваши милости, за версту же видать! Вон у него летний паричок нитяной, он коли под дождем намокнет – можно выбрасывать, тряпка и тряпка. И грязь собирает, копоть всякую, пыль. И при мне его Карл Иванович терял, все смеялись. Опять же, на зиму нужны парики из бараньей шерсти, а поди сыщи хороший…
Архаров вздохнул. И позволил окончательно привести себя в галантерейный вид.
Внизу его ждали Шварц, Ваня Носатый, Тимофей, Федька, Клаварош и невысокий человек, замотанный в одеяло и босой. Архаров догадался, что под одеялом у него связаны руки.
– Мусью де Берни? – спросил он, хотя и так было ясно. – Не обессудь, мусью, сам напросился. Клаварош, ты кстати тут оказался. Карл Иванович, Ваня, поедете со мной в экипаже, и мусью туда же. Прочие, хватайте извозчика. Или, коли угодно, на запятки.
Де Берни вдруг заговорил, и весьма возмущенно.
– Штанов, что ли, просит? – догадался Архаров. Сашины вечерние уроки, очевидно, застряли в голове.
– Именно так, ваша милость, и еще желает получить туфли, – подтвердил Клаварош.
– Скажи ему – туфли получит не раньше, чем расскажет нам всю правду. А пока пусть ходит босиком. Вон, в такую жару пол-Москвы босиком гуляет.
Клаварош перевел, выслушал ответ и повернулся к Архарову несколько смущенный.
– Я понял – варварами нас честит. Ну так и перетолкуй ему – с кем поведешься, от того и наберешься. Вольно ж ему было в Россию к варварам ехать! Карл Иванович, поезжай с молодцами на извозчике, а Клаварош – в экипаже.
За такими беседами с плененным французом как-то незаметно докатили до полицейской конторы.
Ваня Носатый сидел напротив Архарова, придерживая узника. Он прекрасно понимал: обер- полицмейстер знает его нелюбовь к гуляниям, потому и взял в карету. Не то чтоб Ваня действительно стыдился изуродованного лица – он как-то в нескольких словах обрисовал Архарову, за что был наказан, и тот согласился, что за дело, по справедливости, – а ему было неприятно, когда люди таращатся на хорошо одетого детину без ноздрей. Кабы он был в лохмотьях – иное дело, Москва и не такие рожи видала.
В конторе пленника отвели в архаровский кабинет и усадили на стул. За спинкой стула встали Ваня Носатый и Захар Иванов. Сам Архаров, отметив самостоятельное поведение Вани, но не возражая, сел за свой стол, обитый красным сукном, уперся в него локтями, прпстроил подбородок на сжатых кулаках и некоторое время изучал недовольное лицо француза.
– Черт с тобой, – вдруг заявил он. – Одевать тебя не стану, сам разденусь. И будем толковать на равных. Ваня, Иванов! Разматывайте его! Клаварош, подсоби-ка мне!
Вскоре он сидел напротив своей добычи одетый примерно так же – разве что француз был в широкой рубахе, без штанов и босиком, а Архаров – в рубахе, портках и белых чулках.
– Скидывай кафтан, Клаварош, – велел он. – Испечешься заживо, а нам и невдомек, по какому обряду тебя отпевать.
После чего задумался, припоминая все то, что рассказывали ему о французах господин Захаров и князь Волконский.
Заодно решил сегодня же послать кого-нибудь к Захарову, и коли старик жив – хоть доброе слово ему передать. А коли умер – надобно узнать о похоронах. Есть, право, некий смысл в том, чтобы помирать жарким летним утром – не будет впереди мучительного дня, а солнце, наполняющее комнату, веселым своим светом внушает надежду – вот сейчас душа и воспарит, опираясь на лучи, в радостную высь, и будет ей там прощение и блаженство…
Молчание затянулось – никто не смел нарушать обер-полицмейстерских размышлений.
– Растолкуй ему, что коли он доподлинно де Берни, то ему грозит сибирская каторга за то, что шпионил в пользу своего короля, – сказал наконец Архаров.
Клаварош исправно перевел. Француз что-то заносчиво ответил.
– Мусью?
– Он полагает, будто российские власти не имеют права…
– Не имеют?! – Архаров нехорошо засмеялся. – Захар, спустись-ка к Шварцу, глянь, чем он там занимается.
– Будет исполнено, ваша милость! – браво отвечал полицейский и выскочил из кабинета.
– Мусью, ты пока помолчи, – велел Архаров Клаварошу. – Переводить не надобно.
