– Я тоже хочу другого, но так высоко мне не допрыгнуть.
– Это ты Гусева, что ли, имеешь в виду? Чем же он столь недосягаем? Такой же наемный работник, только рангом повыше.
– Ты не понимаешь…
– Ну так объясни мне, бестолковой, авось докумекаю.
– Он совершенно закрытый, вещь в себе. Никого не подпускает. И если честно, то меня не узнает, не потому что не помнит, а потому что не хочет – не нужно ему это, неинтересно.
– Ну, предположим. Однако в пресс-службу он взять тебя собирался и даже справки наводил.
– Это было еще до Николаши, – отмахнулась Соня. – Между прочим, майор Шарафутдинов тоже зовет меня в пресс-центр Центрального округа и обещает всяческую поддержку.
– И что ты решила?
– И я решила принять его предложение.
18
– Всю ночь не спала, – пожаловалась Соне Нинка Капустина, страстно зевая. – У отца ночью желудок расстроился, так он так разохался, как будто ему орел печень выклевывал. Я говорю матери: «Давай «скорую» вызовем. Может, у него заворот кишок». А она отмахивается. «У него, – говорит, – заворот мозгов – первая извилина зацепилась за вторую в результате бурной мозговой деятельности. Я, – говорит, – его попросила оплатить коммунальные услуги, так он квитанции не смог заполнить». Отец кричит: «Это меня от стряпни твоей несет! Жизнь прожила, готовить не научилась!» А она ему: «Пива меньше сосать надо! Гляди, брюхо уже на нос полезло!» В общем, слово за слово… Мужики, когда болеют, туши свет. Отец-то, конечно, далеко не дурак, но вот руки у него действительно не из того места растут. К чему ни притронется – все, пиши пропало. Яблоню на даче подпер рогатиной – она засохла вместе с яблоками. Я очки себе солнечные купила за двести баксов. Показываю ему в безумной надежде, что подкинет на радостях пару тысяч. А он говорит: «Что-то они больно плоские. Надо их немного согнуть». Я охнуть не успела – хрясь, и очки пополам. Тут недавно на работу собираюсь, чувствую, под пяткой в ботинках гвоздь вылез. Отец берет какую-то железяку, ставит ее на гвоздь, а сверху ка-ак шибанет молотком. И вдруг прямо в потолок фонтан крови. Мы с матерью ничего понять не можем, стоим, рты разинули. Потом уж выяснилось, что кусочек металла отлетел и по вене его чиркнул – он даже ничего не почувствовал, а кровь-то хлещет! Мать заголосила, бинтик рвет дрожащими руками. Отец кричит: «Тряпки несите, идиотки! «Скорую» вызывайте!» Дурдом. А кухню мы новую купили? «Никого, – говорит, – приглашать не надо. Я сам полки повешу, не велика наука». Повесил. Все прибрали, по местам расставили. Мать в ванную пошла мыться. Отец в комнате на диване перед телевизором отдыхает от трудов праведных. А я на новой кухне чайку попить решила. Дверцы у навесного шкафчика распахнула, а он вместе с двумя соседними из пазов вывалился прямо с пробками. Я стою, как кариатида, держу всю эту конструкцию на вытянутых руках и ору благим матом: «Папа! Папа!!!» Ноль внимания, кило презрения. Мать услышала, голая из ванной выскочила, вся в мыле рядом со мной встала. Орем обе дурными голосами. Потом уж она его спрашивает: «Как же ты мог не прийти?! Ведь по голосу слышно было, что произошло что-то ужасное!» А он, оказывается, думал, это я его спросить о чем-то хочу, мол, тебе надо – сама подойди. Кино и немцы. А то еще была история. Сидим у телевизора, времени девять вечера. «Хочу, – говорит, – щей из квашеной капусты». Мать ему: хорошо, мол, завтра сварю. «Нет, – говорит, – сегодня!» Душа у него, видите ли, просит, до завтра подождать не может. Ну, она скороварку наладила – сидим ждем. А там же, прежде чем открыть, пар выпустить надо. Вот она его потихонечку выпускает, а сама крышку пробует. А отец уже рюмочку налил, чесночок очистил и слюну пустил. «Чего ты, – говорит, – там возишься? Ну-ка, дай-ка я сам!» Она слова сказать не успела, он нож схватил и черенком по крышке бабах! Щи из кастрюли давлением как волной выплеснуло прямо ему на руку – и кожу словно перчатку к чертовой бабушке по самый локоть. Крик, шум, «скорая помощь»… А в последнее время грызутся, как два скорпиона в одной банке. Вроде все хорошо, живи да радуйся – чего им делить-то? Нет, опять не слава Богу. И каждый, главное, ко мне апеллирует! Уйду я от них. Сниму квартиру где-нибудь рядом с работой. Или хоть комнату. У вас никто не сдает?
Но Соня, уже озверевшая от нескончаемого потока Нинкиного сознания, не успела ответить.
– Ну что, девчонки, выберем телефончик? – нарисовался рядом с ними рубаха-парень, явно считающий себя неотразимым, и, окинув обеих нарочито оценивающим взглядом, выбрал Соню. – Пожалуй, именно вам я доверюсь.
Нинка, сделав большие глаза, гордо удалилась.
– Какая модель вас интересует? – бесстрастно осведомилась облеченная высоким доверием Соня.
– Значит, так, – потер руки Неотразимый, не отпуская ее взгляда. – Мне нужен мобильный с большим дисплеем и крупным шрифтом, поскольку человек, которому я хочу его подарить, плохо видит. Звуковой сигнал должен быть максимально громким, поскольку этот человек плохо слышит, и, наконец, функции могут быть сведены к минимуму – только позвонить и ответить…
– …поскольку этот человек плохо соображает, – догадалась Соня.
– А вы не так просты, как кажетесь, – прищурился покупатель.
– А я кажусь простой?
– Скорее бесхитростной.
– Это обманчивое впечатление, – заверила Соня. – Давайте подойдем к стенду. Я покажу вам несколько моделей.
– Давайте… Софья, – пожрал он глазами ее грудь с приколотым к кармашку блузки бейджиком. – С вами хоть на край света…
На десятой модели она решила поставить точку:
– Боюсь, это все, что я могу вам предложить.
– Значит, настала моя очередь, – заиграл он бровями. – Но сначала позвольте представиться – Павел.
– Очень приятно, – сухо кивнула Соня. – Вы пока определитесь с моделью…
– Нет, нет, нет! – угадал он ее намерение. – Так просто вам от меня не уйти!
– Это в каком же смысле?
– В самом прямом. Я приглашаю вас на ужин… – Павел кокетливо всосал щеки, и его губы сделались, как у рыбы подвижнорота. (Правда, правда, есть такая. Она еще называется обманщик, потому что, подкараулив из засады рыбку, при ее приближении внезапно выбрасывает струю воды из своего рыла и вытягивает рот, которым схватывает жертву.)
Соня оглянулась на Нинку, издали наблюдавшую за обольщением, и та с готовностью покрутила пальцем у виска.
– Боюсь, ничего не получится.
– А вы не бойтесь, – успокоил Павел. – Все получится в лучшем виде. Открою вам маленькую тайну: мне еще ни разу, ни разу! – поднял он палец с массивным кольцом-печаткой, – ни одна девушка не отказала.
– Неужели? – заинтересовалась Соня. – И чем же вы их берете?
– Я их ошеломляю, – снисходительно пояснил захожий Казанова.
– Ну что ж, – усмехнулась Соня, жестом подзывая Нинку. – Если вам удастся ошеломить мою коллегу, а она у нас в отличие от меня, бесхитростной, крепкий орешек, обещаю подумать над вашим предложением.
– Скажите, детка, – повернулся обольститель к доверчиво подошедшей, ничего не подозревающей Нинке Капустиной, – у вас везде такие густые волосы или только в ноздрях?
– Везде, – мрачно заверила Нинка. – Хочешь посмотреть?
– А почему вы мне тыкаете?! – возмутился неудавшийся соблазнитель, раздосадованный неожиданным обломом. – Вас что, не обучили хорошим манерам?
– А разве к козлам принято обращаться на вы? – удивилась Нинка.
– Что-о?!! – взорвался Паша. Эффектная гастроль в салон мобильной связи оборачивалась полным фиаско. – Ах ты… Да я… Считай, ты здесь больше не работаешь! Вылетишь отсюда с волчьим билетом! Вы обе вылетите! Я требую жалобную книгу!
На них уже смотрели немногочисленные покупатели и работники салона, привлеченный шумом охранник привстал со своего табурета. От служебного входа к ним спешила взволнованная Козья Морда.
