Сердце солдата

Ванюша промолчал.

Из землянки донеслось:

У моста большой дороги
Был немецкий часовой,
А теперь остались ноги
Да прическа с головой.

— Слушай, парень, ты все здешние места так же знаешь?

Ванюша кивнул. Сергей посмотрел на него пристально и испытующе. Потом спросил:

— Пойдешь со мной?

— Куда?

— В разведку. Оружие добывать.

Парень ответил не сразу. Посмотрел зачем-то на вершины елей.

— Ну? — нетерпеливо спросил Сергей. — Пойдем вдвоем.

Мой миленочек хороший,
Некрасив, зато богат!
Носит валенки, калоши,
Пистолет и автомат.

Сергей подмигнул Ванюше и улыбнулся.

Партизан такой хороший,
Партизан такой атлёт:
На боку несет гранаты,
За плечами пулемет.

— Слышал? Вот как про нас поют, а у нас — дробовичок. Исправиться надо Понятно?

— Понятно, — сказал Ванюша и улыбнулся.

Вечером Сергею и Ванюше разрешено было идти в разведку.

Разведчики улеглись рядом на нарах возле изрядно раскалившейся печки. Было приятно лежать вот так, без курток и шапок, разувшись. Жар, идущий от печки, размаривал, клонило ко сну.

— Ты как насчет выдержки? — спросил Сергей шепотком, чтобы не тревожить сон соседей.

— Не знаю.

— Вот если прикажут тебе стоять на месте и не двигаться, что бы ни случилось, пока условного знака не дам, что будешь делать?

— Стоять…

— А ежели на меня фрицы нападут?

— Подмогну.

— Без сигнала?

— Так ведь нападают же…

— А что ж, я по-твоему сам не вижу, что нападают? Ты себе стой и жди сигнала. Может, я нарочно так сделал, чтоб они на меня напали. Я, может, и вид делаю, что их не замечаю. Пусть подойдут поближе. Понимаешь?

— Понимаю.

— Ну вот. Тут, брат, не понять, тут вникнуть надо. Нутром.

— Я вникаю.

— Ну то-то… На лыжах ходишь?

— Приходилось.

— Спать давай. Чуть свет выйдем.

На крайних нарах, возле окошка, поднялась голова Петруся-гармониста.

— Слышь, Серега, ты в Яблонке, часом, не будешь?

— Может, и буду.

— Загляни к моей сеструхе.

— К Еленке?

— Ага… Там ноты мои… Прихвати, пожалуйста.

— Это зачем? — удивился Сергей.

— Товарищ Мартын велел концерт готовить. Сольный. Чуешь?

— Ладно. Спи.

Козич ушел, а Коля остался на лавке.

Варвара, не торопясь, убрала посуду, протерла тряпкой светлые, недавно выскобленные доски стола, достала из корзины, стоявшей в углу, цветные лоскутки, села и начала шить.

Коля смотрел на ее проворные руки и молчал.

Молчала и Варвара, только изредка уголком глаза поглядывая на гостя. Она подметила его тревогу, когда переливала молоко в новый бидон, видела, как в молоке что-то мелькнуло. И теперь, привычно двигая иглой, думала, что бы это могло быть, почему так заволновался мальчишка и так упорно не хотел продать Козичу молоко и сменить старый, потемневший и примятый бидон на совсем новенький?

Молчали и ребятишки, свесив головы с печки, и во все глаза глядели на Колю. Даже недавно кричавший в корзине малыш притих.

А Коля не замечал настороженной тишины и даже не чувствовал неловкости от того, что сидит он в чужом доме с чужими людьми. Все его мысли, все внимание сосредоточились на бидоне с молоком. Может, вернуть деньги, перелить молоко обратно, сказать, что раздумал продавать? Эта тетка, наверно, удивится: так выгодно продал и вдруг раздумал! Еще заподозрит неладное. Что же делать? Вернется Козич, тогда все пропало!..

— Тебя как звать? — неожиданно спросила Варвара.

— Коля.

— Ты чей?

— Гайшиков.

— Василия сын?

Коля кивнул.

Варвара снова молча склонилась над шитьем.

Коля посмотрел на нее, на ребятишек и только теперь ощутил неловкость наступившей тишины. Через минуту, не выдержав, он кашлянул и спросил хрипловато:

— А вас как звать, тетенька?

— Варварой. — Она положила шитье на колени и выжидающе посмотрела на Колю.

Коля повел плечами и, понимая, что молчать дольше нельзя, решительно сказал:

— Молоко в хате прокиснет… Я вынесу в сени?

— Вынеси, — сказала Варвара. И, отложив шитье, достала из-за печки шумовку. — На-ка вот…

Коля понял: тетка знает, что в бидоне что-то есть. Он облизнул вдруг пересохшие губы:

— А… зачем?..

— Пригодится, не руками же в молоке шарить. — Она сунула ему в руку шумовку и взялась за ручку