забыл. И дело-то было какое-то неотложное, не столь будто бы и важное, но уж больно неотложное, спешное.
— Гм, — озадаченно вслух сказал себе Худайкул и провел руками по поясу.
Тьфу! Табакерка! Вот она в платке, под ладонью, как груша завернута.
— Тьфу! — еще раз с досады на самого себя плюнул Худайкул. — Ну и память стала. Вот ведь чего хотел — закурить.
Он быстро развернул платок, достал табакерку, кинул под язык зеленый, жгучий, как перец, табак, завернул табакерку обратно в платок и пошел по базару. Надо было облюбовать для себя нового коня, и Худайкул облюбовал, когда еще не продал своего Беркута. Это был стройный жеребец лет четырех, золотисто-оранжевой масти, высоко и весело державший голову. Жеребец очень понравился Худайкулу, понравился даже своими удивительными глазами: один глаз у него был светло-карий, а на дне его ясно виднелись черные точки, словно кто-то уронил туда несколько маковых зерен, другой — мраморный, белый с голубым фарфоровым ободком.
Худайкул быстро сторговался. Надо было бы подольше поторговаться, да боялся — перебьют другие: лошадь всем нравилась, вокруг нее толпились покупатели, маклеры и просто праздные люди, любившие базарные торжища и сутолоку; да и устал уже Худайкул изрядно, пока продавал своего Беркута. Тут же, среди базара, они присели с хозяином на корточки друг против друга, окруженные притихшей толпой. Худайкул положил на одно колено уздечку, поставил рядом с собой на землю деревянное седло с высокой лукой, снятые с Беркута и предназначенные для нового коня, принялся раскручивать бельбаг. Вдруг пальцы его быстро заработали, раскручивая платок, ощупывая поясницу. Потом он поднялся, молча поглядел на окружающих помутневшими глазами, встряхнул платок. Из него выкатилась табакерка. Он не обратил на нее внимания, кинул платок под ноги стоявшим людям и, глядя в землю, обшаривая ее глазами, пошел на то место, где продавал жеребца.
Нет, это уже была не случайность. Тут действовал дьявол. В этом были уверены все: Худайкул, Башарат, Халида, соседи.
— Не иначе, в нас поселился дьявол, — говорила ему старшая жена.
— Дьявол! — вторила ей младшая.
— Дьявол, — сказал старик Шавкат. — Надо его выгонять.
— А как?..
— Позови знахаря. Он выгонит. Он знает, как это сделать. На то он и знахарь.
— Так ведь он недавно был у меня. Лечил Джахангира — не мог, не справился…
— Что же ты новые грехи на душу берешь? «Не справился». Потому, стало быть, и не справился; надо было сначала главное-то дело сделать…
— Какое главное?
— Да дьявола-то выгнать.
«Выгнать, дьявола выгнать…» — твердил себе Худайкул и пошел еще к Декамбаю.
— Дьявол, говоришь? — спросил тот. — Сидит? — И усмехнулся сурово. — У меня да у соседа моего, у Балтабая, он всю жизнь сидит на хребтине. Так и катается. Никак нам с Балтабаем не дает развернуться. — Декамбай помолчал, потом посоветовал. — Не ходи ты никуда. Не поможет тебе знахарь.
— Ладно. Схожу еще к Балтабаю. Если он не посоветует, так и звать этого знахаря не стану.
— Не знаю, как ты, братец Худайкул, думаешь, — сказал Балтабай, — боюсь тебе посоветовать, только не дай и не приведи господи… Доведись мне испытать такие напасти…
— Ну-ну?..
— Я бы позвал. — Позвал бы?..
— Позвал.
«В самом деле, — думал Худайкул, — капкан. Капкан ведь душит. Заморозок этот проклятый… Джахангир… Деньги… Не иначе — он. Надо выгонять».
Худайкул привел знахаря. Тот походил по двору, по саду, осмотрел скотину — корову, овец, теленка, потом зашел в дом, на женскую половину, взглянул на жен Худайкула, закрывшихся от него одна платком ситцевым, другая рукавом платья, сел с Худайкулом во дворе чай пить. Не в пример обычаю, оба долго молчали.
— Что же вы ничего мне не скажете, уважаемый Бабаходжа?.. — не выдержал, наконец, Худайкул.
Тот приподнял мохнатую густую бровь над одним глазом, прицелился им в Худайкула в упор, словно мультук наставил. Вторая бровь осталась у него неподвижной, наглухо прикрывая невидимый под нею глаз, и Худайкул не мог понять, куда смотрел знахарь своим вторым глазом — вниз, в свою пиалу, или тоже на него, на Худайкула.
Ему стало не по себе от этого взгляда, захотелось поежиться, но он, опустив глаза, потянулся за чайником. «Ну и глаз! Винтовка! А бровищи-то, бровищи!.. Шайтан настоящий. Капкан!..» — подумал Худайкул, все еще ощущая какую-то оторопь от этого упорного молчаливого взгляда.
— Можно, — наконец сказал знахарь.
— Что «можно»?..
— Можно выгнать.
— Неужели?! Аллах милостивый! Да помоги ты мне…
— Он тут ни при чем.
— Кто?..
— Всемогущий аллах ни при чем. Есть другая сила.
— Какая?
— Это мне известно. Меня надо просить.
— Прошу вас, мудрейший… Дайте мне снова легко вздохнуть грудью. Помогите. Осчастливьте. Не пожалею…
— Да. Это очень дорого будет стоить, — перебил Худайкула знахарь и мгновенно переменил взгляд: левая бровь упала вниз, а правая высоко прыгнула вверх. Теперь уже под этой бровью горел такой же пронзительным, немигающий волчий глаз, устремленный на Худайкула, а другой словно спал, притаился за мохнатыми дебрями опущенной неподвижной брови.
— Сколько лет твоей старшей дочери? — спросил Худайкула собеседник.
— Бувинисе?.. Одиннадцать.
— В былое время таких-то замуж отдавали.
— Да ведь еще никто не сватал, — простодушно сказал Худайкул, — И мала, пожалуй. Пусть подрастет.
Глаз у собеседника загорелся, как костер.
— А если посватаем?..
Худайкул опешил.
— Как?.. Кто посватает?..
— Мы посватаем. Вот за это самое дело… А?!.
Бабаходжа неожиданно широко открыл оба глаза.
— За какое дело? — мучительно что-то соображая, спросил Худайкул.
— Хи-хи… Гм… Да о каком сам-то просишь?
— Ну?.. Так я за это, конечно, готов…
— Больше ничего не возьму.
— Как? А что?
— Услуга за услугу. Я у тебя дьявола, значит, выгоню, а ты мне за это дочь отдашь… в жены.
Худайкул сам не понял, что произошло. И как? Когда? В какой миг?
Он только увидел, что к нему бегут с криками и воплями обе жены — Башарат и Халида, а сам он во весь свой высокий рост стоит на супе, где они пили чан, и держит за шиворот знахаря Бабаходжу, такого почтенного человека. Худайкулу вдруг захотелось проснуться — до того кошмарно показалось все, что произошло. Он провел левой рукой по лицу, но кошмар не рассеялся. Правая рука словно окостенела, и он продолжал крепко держать ею Бабаходжу за шиворот.
— Вай дод! Дод! Караул! Что вы делаете?! Что вы наделали?! Ведь это же наш почтенный исцелитель
