— Сын мой, Витюня... Сын, понимаешь... Витюня... Маленький еще, белокурый, с родинкой вот здесь, у височка. Это он давно, лет десять назад, такой был... А теперь он — большой. И родинка — большая, с монету копеечную. Точь-в-точь как по заказу... Бассейн — для него. Для сына. Понимаешь? Надо срочно, пока нет его дома. — В горле Григория что-то забулькало, как будто словам стало трудно и они захлебывались где-то там, внутри узкой груди. Но вот они вырвались наружу и, как пули, остро и жгуче входили в сердце Комарика. — Я боюсь потерять его, единственного... Это все — все для него. Понимаешь? Прошу, не откажи, за-ради Христа будь человеком. Пожалей. Сына возверни... Деньги — бери, сколь хошь бери...
Григорий потянул на себя верхний ящичек шкафчика и, вытянув его, кинул под ноги Комарику. Комарику враз стало жарко — весь ящичек был забит деньгами. Часть из них высыпалась на пол, несколько бумажек прилипло к ботинкам Комарика, влажным от еще непросохшей земли. Комарик отступил назад, стряхнул с ноги деньги, заслонился рукой — не померещилось ли?
А Григорий, неверно понявший Комарика, вскочил и, вплотную подступив к тому, вцепился слабыми пальцами в засаленные, грязные рукава рубашки.
— Ради сына прошу. Не смогу я один. Не смогу, понимаешь?.. Помоги — не отказывайся.
— Я, конечно, того... я понимаю... Я согласен, — голос Комарика креп, и он чувствовал, как вливается в тело прежняя сила, как возвращается к нему обратно твердость и решительность. — А это, — он отодвинул носком ботинка ящичек с деньгами, — убери. По чести рассчитаемся.
Комарик повернулся и быстрым, твердым шагом направился туда, откуда они пришли, — в огород, который через три дня должен стать бассейном.
5
«Огород должен стать бассейном».
Эта мысль, родившись на свет вчера поздним вечером, теперь должна, обязана воплотиться в дело. И как можно скорее, даже скорее, чем за три дня. Теперь все это стало для Григория ясно и понятно, и было удивительно для него, почему эта мысль, — вроде нелепая, дикая, — не могла возникнуть раньше. Но раньше вчерашнего вечера она просто и не могла возникнуть. Возникни раньше, она показалась бы Григорию действительно нелепой и дикой. Да и откуда было взяться этой мысли, если Григорий до вчерашнего дня твердо считал, что ему-то любая беда не беда, что хуже того, что случилось в жизни его, что пришлось пережить, перестрадать, уже никогда не будет.
«Огород должен стать бассейном».
Эта мысль никак не могла уложиться в голове Комарика. Он понимал пока только одно: хозяину дома тяжело. Тяжелее, чем ему, чем кому-либо из тех людей, которых знал и знает он, Комарик. За свои сорок пять лет он впервые встретил человека, который умолял его. Одной только странностью, чудаковатостью объяснить это уже нельзя. Комарик в глазах Григория Пестова увидел горькую горечь жизни, и хотя ему было непонятно, зачем понадобилось на месте огорода рыть бассейн, он стал это делать, ясно понимая другое: надо помочь. Комарик не сомневался, что теперь он не отступит от слов своих, сказанных Григорию.
«Огород должен стать бассейном».
Комарик видел, что для его молодых напарников такая мысль вообще пока не существовала. Она была для них все той же диковинной загадкой, как и сам хозяин. И хоть они копали то, что должно стать огородной ямой, которая уже называлась бассейном, до их сознания не доходил смысл этой странной фразы: «Огород должен стать бассейном».
А соседа, который, проходя мимо огорода, заглянул в одну из немногих щелей забора, картина растерзанного зеленого царства ужаснула. Но более всего ужаснули действия четырех молчаливых мужчин с одинаково озлобленными лицами, которые все глубже, и чем глубже, тем яростнее, врезались штыками лопат в податливую землю.
И уже через какие-то полчаса по длинной улице пополз змеиный шепоток: «Слышь, соседушко, Григорий-то Пестов сумасшедший. Огород свой руш-шит...»
6
Семь лет назад на улице, прилегающей к стадиону, появился мужчина лет сорока. Он остался бы незамеченным, если бы не одна странность, которая обращала на себя внимание: на его плечах сидел мальчишка лет десяти — полненький, с толстыми ножками, с круглой как шар головой. Странность как раз и заключалась в том, что мальчик был крупный И рослый, а сидел на плечах человека ростом невысокого, хотя и коренастого.
Мужики пожимали плечами, а сердобольные бабки внушали мальчонке:
— Экий большой, а на шею забрался. Ножками топать надо.
Мужчина хмурился, а мальчик смотрел исподлобья и молчал. И никто не догадывался, что мальчику ходить нельзя — ноги отнялись, стали как деревянные.
Мелкой, припрыгивающей походкой прошел мужчина по всей улице, остановился у последнего дома, самого ближнего к стадиону. Дом был низенький, с покосившимися окнами и с крышей, зияющей дырами. У калитки, едва державшейся на проволочной петле, стояла старушка и, опираясь впалой грудью о палку, подслеповато глядела на мужчину с мальчиком на плечах. Мужчина окликнул ее, но она не отозвалась.
— Вы завтра приходите, — сказал подошедший к мужчине сосед. — С ней, — он взглянул на старушку, — разговаривать бесполезно. С сыном надо. А он в городе работает. Завтра в аккурат будет — воскресенье, день выходной. Только с утра приходите.
— Почему?
— Запойный сынок у нее. Все хозяйство забросил, подался в город. Дали ему там квартиру. Вот он и хочет домишко продать, а мать-старушку к себе взять. Так, говорит, лучше будет. После работы — время мое. Что хочу, то и ворочу. Конечно, что делать-то, — только пить. Вот и пьет. Разве тут до хозяйства. Только покупать не советую: трухлявый домишко, тронь — рассыпется. Лучше новый построить.
— А мы так и сделаем. Новый построим. Верно, сынок?
— Ага, — кивнул головой мальчик.
— Зачем же тогда этот покупать? — удивился сосед.
— Место веселое.
— Верно, — согласился сосед. На прощанье посоветовал: — Значит, пораньше приходите.
И точно — восьми утра еще не было, а к воротцам дома уверенным шагом подходил вчерашний мужчина — «мужичок», как за глаза окрестил его сосед. Он-то еще пораньше встал и все в окно выглядывал: любопытство разобрало. Никогда не приходилось ему встречать человека, который деньгам цены не знает. Махнув на жену, которая спросонья попросила кружку кваса зачерпнуть, подался к выходу. Когда в майке и трусах, да в домашних тапочках приник еще заспанным глазом к забору, мужичок, словно был уже хозяином, внимательно оглядывал двор, щупал руками стенку дома, наполовину прогнившие перильца. На плечах его, как и вчера, молчаливо восседал мальчик.
На крыльцо вышел с помятым лицом сын старушки Геннадий, запустил пальцы во взъерошенную охапку волос, почесал макушку, пропитым голосом спросил:
— Кто таков будешь?
— Сколько за все это берешь? — приступил сразу к делу мужичок.
— Покупатель, что ли? — Геннадий недоверчиво посмотрел на неказистого мужчину, снова поскреб в затылке, потом зевнул до хруста в скулах. «Такому в рот пальца не клади — откусит», — подумал сосед, прижимаясь щекой к смолистой доске забора. — Покупатель, что ли? — повторил свой вопрос Геннадий.
— Он самый. — Мужичок, подступив к крыльцу, вытащил из кармана газетный сверток, развернул и
