того, что нужно. Была даже стенгазета с ярко выраженным сатирическим уклоном, а в ней стихи:
Я постоял, стараясь запомнить стихи, потом пошел дальше искать. Наконец возле пожарного щита, опустошенного техничкой, я увидел «План-схему эвакуации сотрудников Управы в случае сокращения». План был очень странный: если верить ему, то выходило, что Управу можно изобразить в виде девяти концентрических кругов. Общий и оперативный отделы находились в круге первом – значит, самое главное и влиятельное начальство нужно искать в девятом! Кроме того, я понял, что Управе принадлежали только нечетные этажи. А четные кому?
Услышал шум лифта и побежал на него. Лифт распахнулся, оттуда выкатились два борющихся за что-то между собой мужчины в приличных костюмах. Даже в процессе борьбы мужчины не выпускали из рук «дипломатов».
– Из-за твоей близорукости нас на низовку бросили! – прохрипел наконец один.
Другой, не говоря худого слова, скусил сопернику ухо, и они покатились себе дальше по коридору. Я пожал плечами и вошел в кабину. Дверь закрылась. Напрасно жал я на кнопку с номером 17. Кнопки четных этажей были вырваны с мясом. Потом догадался включить микрофон лифтера и впрямую намекнуть ему, что я от Страмцова. Тогда лифт пошел вверх и гудел при этом, как добрая ракета. Шел он, правда, страшно медленно, останавливался и содрогался. На одной из остановок в кабину зашел молодой человек в панамке и майке с надписью «Массачусетский технологический институт», с большой буквой в ухе. Не обращая на меня никакого внимания, он приладился помочиться в угол.
– Э, ты что это? – насторожился я.
– Так туалеты же все закрыты приказом, – объяснил он, не оглядываясь. – Боятся, что начнут в туалетах распитие спиртных напитков. Так что давай и ты, а то набегаешься…
Потом он выхватил из кармана нож и вырезал на пластике: «Здесь были кенты – Чудила и Ганстер». Ганстер, конечно, был он. На следующей остановке (почему-то на четном этаже) в кабину вошли дружинники, вытащили Ганстера, а мне просто погрозили кулаком. Я продолжал двигаться вверх. Наконец лифт остановился с таким страшным и тоскливым скрежетом, что стало совершенно ясно – дальше некуда. Коридор был освещен одной-единственной лампочкой, да и та была покрашена зеленкой – с Нового года осталась, наверное. Все двери в коридоре были накрепко опечатаны сургучом и простыми бумажками. Свободной оставалась только самая красивая с табличкой:
Окрыленный надеждой покончить со всеми делами малой кровью, могучим ударом распахнул дверь. Кабинет был по нынешним временам даже и убогий. Так себе кабинет, без бара и сауны. Только у одной стены стояла витрина, а у другой стенд, на нем висели плакаты с портретами Страмцова и его биографиями, ни одна из которых не походила на другую.
Так… Родился… Крестился… В девятилетнем возрасте в горах Горного Памира разлагал изнутри банду Рази-бая… Закончил курсы по разукрупнению… Награжден медалями «За освобождение от занимаемой должности»… На левой стороне груди татуировка, напоминающая портрет путешественника Пржевальского… Характерные черты: заячья губа, волчья пасть, под правой подмышкой – «сучье вымя»… Глаза близко посаженные, проницательные, дальновидные, проявил себя как опытный администратор и достойный сын…
Портреты Страмцова Бориса Бенедикторовича были тоже довольно странные. Как видно, он предпочитал фотографироваться у курортных фотографов прошлого: то в черкеске и на коне, то на палубе корабля и в тельняшке. Тут же висела карта «Творческий путь Б.Б. Страмцова», усеянная многочисленными флажками с неразглядимо мелкими надписями. Над столом была привинчена капитальная, гранитная с золотом, доска: «В этом самом кабинете Б.Б. Страмцов неоднократно награждал особо отличившихся сотрудников Управы ценными подарками из своих рук».
В витрине лежала странная форменная пуговица, на которой были вытиснены голова собаки и метла, пузырек из-под настойки женьшеня и удостоверение личности, где говорилось, что Страмцов Б.Б. является настоящим орлом и имеет право ношения всех орденов, медалей, памятных знаков и значков на правой и левой сторонах груди. Что-то знакомое толкнулось в памяти. Да, в точности такое самодельное удостоверение я видел в моем родном городе тридцать лет назад. Его предъявлял не только всем желающим, но и любому прохожему городской дурачок Митя Капторг. Говорили, что он и вправду заведовал кооперацией, но сошел с ума по случаю ревизии, а когда ревизия укатила, не смог вернуться назад.
Осмотрев музей, я так и не понял, в какой именно области достиг мой патрон Б.Б. Страмцов своих сияющих вершин. Стало ясно, что в музей я пришел зря. Собрался выйти, но оказалось, что у двери возникли неведомо откуда столик и стулик, а на стулике за столиком сидел невеликий человечек с требовательным выражением лица. Он потребовал от меня пятьдесят рублей за пользование музеем в рабочее время. Я возразил, что таких цен не бывает. Невеликий достал из-за пазухи прейскурант – все оказалось честь по чести. Пришлось сказать, что я сам от Страмцова. «Тем более!» – сказал невеликий. Я, конечно, не взяткодатель, но на всякий случай денег-то с собой припас, отдал две четвертные бумаги, а взамен получил очень красивый билет.
– Куда же мне обратиться? – спросил я в надежде, что за такие-то деньги получу консультацию.
– Стучитесь в любую дверь, – сказал невеликий. – Народ у нас душевный, помогут в хорошем деле. Тем более вы от Бориса Бенедикторовича… Батюшки! – вдруг он шлепнул себя по лбу. – Да вы же первый, кто от него вернулся! Ну и как там, у вас? Не беспокоят?
– Очень беспокоят, – сказал я и протянул заявление. Он стал читать, и по мере чтения брови его ползли все выше и выше.
Окончательно уползти бровям на затылок помешал телефонный звонок. Невеликий метнулся к аппарату.
– Так, – сказал он. – Слушаюсь. В двадцать четыре секунды.
Он поглядел на меня очень зловеще и сорвал со стены сувенирный молоток с дарственной надписью. Молоток, даром что сувенирный, загрохотал и задергался у него в руках.
– Переэкспозиция! – закричал невеликий и, подскочив к мемориальной доске, стал крушить ее. Полетели осколки гранита.
