– Так я и нашёл! – обрадовался сеньор Понсиано. – Всю ночь плёнки смотрел…
По рубахе было видно, что Давила просматривал съёмки музейных видеокамер, поедая яичницу и запивая её сангрией.
– Вот он, гляди… Я сперва не сообразил, а потом… Вот он! Так его не видно, а когда застопоришь…
– Ребёнок, что ли? – спросил Мендисабаль. – Негритёнок? И он что, днём приходил? Почему голых пускают?
Сеньор Понсиано терпеливо, как больному, объяснил:
– Его же не видно просто так! Глаз не поспевает! И он не негритёнок, он белый, только чёрный. А голый, должно быть, от того, что на нём одежда не держится, такой шустрый… И ворота! Как соврали, так оно и было: дед Балагер! Только не на погрузчике, а на «Гелендвагене». На спор.
Паблито напряг все свои травмированные мячом мозги и обхватил голову, чтобы удержать их, мозги, в равновесии.
Как известно из многочисленных детективов, провинциальный легаш, не ловивший дома добычи крупнее конокрада, в большом городе способен распутать самое сложное преступление, посрамляя тем городских криминалистов со всей их техникой.
Сеньор Понсиано Давила таким и был. Слово «дедукция» он слышал, но смысла в нём не искал, дактилоскопию откровенно презирал, баллистику в грош не ставил, группу крови определял по цвету, на следы обуви не обращал внимания, так как ему трудно было согнуться, а ползать на карачках он не нанимался. И уж тем более не копался в документах – указательный палец его, подобный патрону крупнокалиберного пулемёта, безошибочно указывал на виновника кражи ли мула, растраты ли церковных денег, избиения ли туристов, совращения ли малолетней. Он с ходу называл имя преступника и более в дело не вмешивался. Так гениальный математик выводит сразу готовое решение, предоставляя тупым коллегам искать все промежуточные. Для пиренейского городка Клаверо этого было вполне достаточно.
Хватало до сих пор и для «Музео Мендисабаль» – в сущности, это же обычный склад, только почуднее и позабавней.
Паблито успокоил мозги, улыбнулся не по-хорошему и сказал:
– Кум, так снято-то днём! Вон – люди ходят! Это… А вырезали ночью!
– Верно, в затемнение камеры не работали. И ничто не работало. А что толку? Негритят всё равно в темноте не видно. Днём он присмотрел, как у них водится, а ночью и нагрянул. Через ворота.
– А дед Балагер, того… Нарочно? Ворота?
– Нет, кум, – с тем же небесным терпением сказал Понсиано. – Дед Балагер отдельно. Он как раз в кабину залез, когда свет пропал. Но не идти же на попятный! Слово чести! А «Гелендваген», это же такая сволочь… Это же мирный танк… А наш чёрненький того и ждал.
– Голый! – уточнил Паблито.
– Ну, может, к ночи он и приоделся, – неуверенно хмыкнул Понсиано. – Старая Канделария говорит, что это коко. Откуда, говорю, в городе возьмётся коко? В деревне – понятно, он там всегда имеется, но чтобы в городе… Но она же неграмотная! Какой же может быть коко, когда я его вижу? Кто бы его, видимого, боялся? А когда Ампаро мне пересказала разговор с русской артистой, я и помчался в Эль Прат.
Паблито представил мчащегося сеньора Давилу и завёл глаза:
– Позвонил бы! Пусть бы, это… задержали!
– Эх, куманёк! Кто бы с ней связывался! Они этих ловили… мятежников. Между прочим, денег у твоей сеньориты полно. Угадал. Может, поменьше твоего, но навалом. Это видно.
– Ты что, счета её проверял?
– Ещё не хватало! Но ведь сразу видно, кто чего стоит. Голодранца узнаешь за километр, хотя бы и во фраке. Вспомни, как сам молодой форсил! Плюнь, кум! Таких картинок даже я тебе сто нарисую. Приклеим, и всех делов. Другое дело, что ты к ней неровно дышишь. Правильно Тереза твоя частных легашей нанимает, только я их, кум, сразу вижу и по-простому окорачиваю… На этот счёт будь спокоен. Она сюда ещё вернётся, сеньорита твоя. Ну, произошла какая-то глупость непонятная, так ведь вреда от неё нет! И «Гелендваген» восстановят, ребята обещали. В общем, закрыли дело за отсутствием всего, чего бы то ни было. Полицию я успокоил, журналистам всё равно никто не верит… А чёрного вроде бы поймали, то есть нашли дохлого, а он потом к ночи ожил и убежал. Городские всё делают не как люди…
Сеньор Понсиано помнил, как вся родня уговаривала Паблито не затеваться со строительством музея. Не уговорила.
– Вот это, кум! – и сеньор Мендисабаль хлопнул по столу ладонью. – Ты не сиди. Не выдумывай, за тебя я буду, это… А ты, того… Ты давай! Тут, это… Тут что-то не то! Так не озорничают! Дорого! Почему у него ноги и, это… руки такие?
– У кого? – опешил Давила.
– У того! У чёрненького!
– А, у коко? Так это же коко. Его же нет, он только мерещится.
– Видеокамере мерещится?
– На плёнке брак! Он и легавым померещился! Вот они и плетут что попало – воскрес, мол…
– Кум, ну ты ненормальный. Уже сто лет нету, это… вместо плёнки сейчас, это… Ну, не плёнка. Не обязан я знать, как оно называется! Я тебя для чего? А ты? Я бы мог этих… целую дивизию… с приборами… Только оно дело семейное. Крутись! Как этот город называется, откуда? Русский город? Ампаро перевела?
– Мальютин, кум, а ты на что намекаешь? А девочку мне не выговорить!
– Я не это! И ты не это! Не сиди! Давай в Мальютин! Ищи девочку! Скажи, это… Первое место за картинку! Сто тысяч евро!
