ГЛАВА 37
– Кто бы мог подумать, что в Сибири так жарко! – воскликнул кум Понсиано, входя на веранду.
– Хозяева! Есть кто дома? – позвала Вера Игнатьевна.
Ответом ей был храп.
Храпел мужчина в тельняшке и пижамных штанах, лежащий на диване. Лицо мужчины закрывала от любопытных старая газета – она вздымалась и опускалась сообразно дыханию.
– Книг-то сколько! – уважительно заметил сеньор Давила. – Учёный, должно быть… А мы вваливаемся…
– Разбудим его, – сказала Вера Игнатьевна. – Тут и телефон есть…
– Обождите, Верита, осмотримся… Да вы, пожалуй, не скоро добудитесь – парень заправлялся основательно.
– Типичный мужской бардак! – сказала учительница. – Третьи сутки гуляет. Хотя на столе порядок…
– Во дворе тоже порядок, – сказал кум Понсиано. – А на столе… Выясним-ка пока, с кем имеем дело! Ага! Это мы удачно зашли! Пожалуй, хозяин дома заодно с сеньором Катулькой. Вот сумка нашего похитителя. Вот мои деньги. А вот и наши документы!
– Откуда взяться мыслям поутру? – раздался низкий голос из-под газеты. – Они летят стремительным домкратом. Не остановят их ни мор, ни глад, ни скромные потуги человечьи. Федон, прикинь и сам: из недр темницы Зевесовой главы, ломая кость, стремится легкобёдрая Афина! О, мысли никому не удержать! Она парит, весёлая сова, не только ночью, ибо нет преграды и срока для того, кто в силах мыслить! Ей Гелиос не вправе помешать – ведь он слуга, покорный раб Ньютона…
– О чём он говорит? – прошептал сеньор Давила.
– Это… что-то вроде стихов… – вымолвила Вера Игнатьевна. – Но он хотя бы перестал храпеть…
– Вот незадача! Ещё один сумасшедший! – огорчился барселонец. – Везёт нам на них! Вот я и говорю – не надо его пока будить…
– …Безумья нет! – взлетела газета над лицом хозяина. – Безумье – только сон, превратно истолкованный жрецами. Оно – зипун на зябком теле правды. Оно – типун на дерзком языке. Проклятый Главк! В пятнадцатой главе его полузабытого «Канона» так сказано: «Вещать и предвещать о чём-нибудь – удел умалишённых, гуляки праздного и девки площадной»… О нет! Он гонит, краснобай родосский! Он гонит, как обычно, здравый смысл, чтоб заменить очередным софизмом…
Давила, конечно, ничего не понял, но глубоко задумался.
Вера Игнатьевна деликатно кашлянула, чтобы обозначить своё присутствие.
– …Уж сколько раз твердили: миру – мир! – продолжал безликий хозяин. – Но множатся деяния Ареса, и тщетно тащит свой извечный груз – увядшую оливковую ветку – над полем нескончаемых сражений безмозглая голубка Пикассо…
– В школе нам говорили, – сказал кум Понсиано, – что именно так, во сне, сочинял свои шедевры великий Лопе де Вега. Вернее, и во сне тоже, иначе никогда бы ему не написать ровно тысячу пьес. Кастильцы страшно гордятся, что хоть в этом всех обошли. Правда, во сне за сеньором Вегой записывали две монашенки…
В монашенках или в самом драматурге учительница усомнилась и кашлянула ещё разок – погромче.
Спящий среагировал мгновенно:
– Не спрашивай, о ком и что звенит! Всемирной славы сладкого нектара пятнадцать полагается минут любому, кто решится обнажить в присутствии бесстрастных олимпийцев…
– Ну, хватит, – шепнул Давила. – Забираем паспорта, деньги – и уходим. И не важно, как они сюда попали…
И протянул руку к столу.
– Гр-р-р! – послышалось в комнате.
Жандарм и учительница мгновенно повернули головы.
У выхода на веранду лежал огромный лохматый пёс.
Но это было ещё полбеды.
Верхом на собаке, погружённый в густую шерсть, вертелся, словно древнегреческий мальчик на дельфине, окаянный чертёнок, бушменчик, бука или как его там. Бушменчик беззвучно веселился.
– Попались, – выдохнул Давила. – Во влипли-то… Да тут в Сибири все заодно, как я погляжу… Сговорились… Сейчас Катулька пожалует…
– Сеньор! – закричала Вера Игнатьевна. – Вернее, мужчина! Гражданин! Господин! Товарищ! Соратник! Сударь! Хватит спать! К вам пришли!
– Гр-р-р! – сказал пёс, охраняя покой хозяина.
– Хоть пифосом форосским назови, – охотно откликнулся из-под колеблемой газеты хозяин, – хоть кратером, хоть крынкою базарной, но умоляю – только не в очаг! Несносен жар увечного Гефеста, он жуткой гемикранией грозит, отмщеньем абстинентного синдрома… Простого пива – пусть оно напиток рабов и слуг, но в час, когда в садах, верней сказать, в аллеях Академа уже умолкли речи мудрецов…
– Я в холодильнике погляжу, – поспешно сказала Вера Игнатьевна и покосилась на лохматого стража, заискивая – дескать, ты же сам лапками-то не сумеешь?
