– В каком смысле?
– А в таком, что вы можете не знать о её преступном прошлом! Вот у нас в Малютине в одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году известен случай, когда преподавательница домоводства оказалась в годы немецко-фашистской оккупации переводчицей в гестапо!
– Господин майор, – сказал Теренс Фицморис и встал. – Леди Лидию я знаю в течение пяти лет. И если вы попытаетесь каким-либо образом опорочить имя моей невесты…
– Да нет же! – Майор Одинцов тоже вскочил. – Мы же о вашей же безопасности думаем! Вы же как дети малые! В России же всё не так, как у вас! Сами же потом спасибо скажете!
– Вот что, – сказал герцог. – Если мы с леди Лидией не покинем ваш застенок через пять минут, моя герцогиня-мать поднимет на ноги всё Соединённое Королевство…
Майор Одинцов точно знал, что так всё и кончится. Он вздохнул и открыл сейф.
– Может, выпьем на дорожку? – с надеждой спросил он.
– Вы очень плохой психолог, – сказал Дюк. – Если бы вы предложили мне выпить с самого начала – то, возможно, спасли бы себя от множества неприятностей. Я бы знал уже наизусть вашу биографию. А вы – мою. Мы обнимались бы, пели и кричали, что все женщины – дуры. Я изучал русские обычаи. Что вам от нас нужно? Деньги?
– Я не знаю, – страшным шёпотом сказал майор. – Не знаю. Может, и деньги. А может, и не деньги. У вашей невесты много врагов – точнее, у её отца. Может, генерал решил её обезопасить. А может – наоборот. Только я сделал всё, что мог. И я не знаю, что ждёт вас за порогом. Побыли бы вы на моём месте! Вы бы вообще с ума сошли! Я, конечно, дам вам машину, но… пока не проехал этот хренов Салах…
– Салах? – насторожился Дюк.
– Ну да. Султан Салах бен Омар. Будто своих чурок не хватает! Это от вас, британцев, мода пошла – с чурками церемониться…
– Салах… – повторил герцог.
В ухе у майора зазвонило. Он дёрнул головой.
– Да? С документами? Оказывали? Англичане? Ага! Конечно!
Он повернулся к Теренсу.
– Господин Фицморис! Последняя просьба! Выручите, ради бога! Мои орлы задержали двоих ваших соотечественников. Переводчика искать некогда. Пять минут! Пять минут, не больше! Вы очень умный парень, сразу поймёте, что это за птицы и как нам с ними себя вести. Вы не одному мне, вы многим людям поможете! Мы работаем без инструкций, а за ошибки карают нещадно. Вы же демократ! У наших сотрудников семьи! Вдруг это випы какие-нибудь, и нам головы поотрывают? Теренс Родерикович, выручи! По-мужски, по-русски! Обоснуй, что ты пацан!
Герцог расхохотался.
– Хорошо, майор… Как ваше имя?
– Славкой кличут! – радостно выкрикнул Одинцов.
– Хорошо, майор Славка. Давайте ваших пленников, после чего разойдёмся по своим сторонам…
В дежурном помещении на лавке сидели двое – сидели, а казалось, что стояли, потому что за их спинами не видать было ни стенгазеты, ни портрета Дзержинского, ни непременного плаката с Семью правилами точечной демократии.
Один был толстомордый негр со скобкой седых усов, другой – краснолицый бородач. Оба в старомодных чёрных котелках и чёрных же костюмах, хоть и босиком. Огромные свои лапы, скованные пластиковыми наручниками, они держали на весу перед собой, и бледно выглядели при этом наручники, никакой надежды на них не было.
При виде вошедших великаны вскочили.
Майор Славка услужливо протянул герцогу изъятые документы, но Дюк отвёл его руку:
– Майор, с этими всё ясно. Питер Ларкин и Джо Макмерри. Это мои служащие. Они ищут в России… своего подопечного.
Ларкин и Макмерри подавленно молчали – то ли им воистину было нечего сказать, то ли не хотели срамиться перед русскими.
Терри отвёл майора Одинцова в сторону и стал что-то объяснять ему на ухо. Майор Славка понимающе кивал, потом строго глянул на Ларкина и Макмерри и погрозил им кулачишком.
– Ну ты смотри – везде разгильдяй на разгильдяе! – воскликнул он. – Никому доверять нельзя, только лично, только лично! Ладно, сами с ними разбирайтесь, да потачки не давайте! Царенко! Сходи к Татьяне, приведи девушку, скажи – я велел!
Дежурный снимал с провинившихся великанов ненадёжные оковы. Ларкин и Макмерри шмыгали носами, выражая раскаяние.
Вернулся сержант – один и бледный.
– Нету там никакой девушки! – растерянно доложил он. – А капитан Артемьева сидит плачет…
ГЛАВА 40
Июньский вечер был такой тихий, пронзительный и ясный, что всякое человеческое сердце заходилось от тоски, от любви к самому себе и от невозможности удержать это состояние.
