утра никаких сигарет не хватит.
С крыши мерно капала вода – тепло возвращалось, и снег медленно, но верно отступал. К утру от него ничего не останется.
Интересно, что останется к утру от него самого?
Негромкий шум иностранной машины надвинулся на него, когда курить он уже не мог и глаза слипались неудержимо, но он твердо знал, что не должен и не будет спать. Он моментально проснулся и приподнялся на локтях на продавленном вонючем диване.
Так и есть. Урчание двигателя замерло довольно далеко, должно быть, у самых ворот, и больше не возобновилось.
Тот человек решил, что к конторе ему лучше подойти пешком. Без шума. Степан вслушивался в тишину весенней ночи за окнами так отчаянно, что у него зазвенело в ушах и даже где-то глубже, внутри головы. Он был уверен – знал совершенно точно, – что тот человек уже здесь и теперь просто выжидает. Присматривается. Хочет удостовериться, что все идет так, как он задумал.
Степану отчаянно захотелось сесть. Лежа на спине, он чувствовал себя открытым и беззащитным, как глупый плюшевый медведь на книжной полке его сына. Но он не мог себе позволить сделать лишнее движение.
Скрипнул мокрый песок. Человек приближался. Очевидно, ничего подозрительного он не заметил, а может, в машине остался второй, готовый в случае чего прийти на помощь.
Степан глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
Заскрипели ступеньки шаткой лесенки, открылась и закрылась дверь – они никогда ее не запирали, если кто-то из них оставался ночевать в конторе.
Шаги в «предбаннике», полоска вспыхнувшего желтого света, очевидно от фонаря, всхлип внутренней дверцы, секунда тишины, и Степан нажал кнопку выключателя в изголовье.
Обрушившийся сверху яростный свет ослепил и его, и вошедшего, но Степан первым пришел в себя.
– Здорово, Эдик, – сказал он Белову, – что так поздно? Я тебя раньше ждал!
– Ну, собственно, то, что ты догадался, ничего не меняет. Я всегда знал, что ты вовсе не так глуп. Медлителен малость, но не глуп. Но ты догадался слишком поздно, Паша. Кстати, можно узнать, каким образом?
– Можно, – согласился Степан, – только ты мне сначала скажи, с чего все началось-то? И кто все задумал? Ты? Или?..
– Леночка, конечно, – усмехнувшись, сказал Белов, – когда эта скотина Муркин решил, что нас он тоже может шантажировать – ну, раз я сплю с твоей бывшей женой и так далее. Леночка решила, что, убрав его, можно провернуть блестящую комбинацию, в конце которой мы получим то, что нам обоим так хотелось получить, – твой труп.
– А зачем вам мой труп? – спросил Степан с искренним интересом. Он продолжал лежать на спине, закинув за голову правую руку, а Белов задумчиво покачивал пистолетом перед самым его животом.
– Паш, контору унаследовал бы твой сын. Леля унаследовала бы твоего сына, все равно его больше некуда девать, и я получил бы твое место. Отличное место, уже нагретое, приработанное, раскрученное. Что тут непонятного? Твоим замом я бы оставался до конца жизни, своей смертью ты бы помер еще не скоро, а так я буду хозяин. Кстати, гораздо лучший, чем ты!
– Ну да, ну да, – согласился Степан.
– Я дал Муркину по башке, он свалился в котлован, и его роль в этом деле закончилась. Я же не знал, что он шантажировал еще дуру Волошину и что Петрович об этом догадывался! Самое главное, что он больше нам с Лелей не мешал. Потом все так запуталось, Сашка оказалась замешанной, мне все это было очень смешно, особенно твои потуги сообразить что-нибудь связное! Ты пыжился, пыжился, и все у тебя получалась какая-то ерунда. Меня это забавляло. Потом Чернов муркинскую тетрадь украл из твоего сейфа, чем очень мне поспособствовал: ты стал его подозревать. Потом Петровича пришлось… успокоить, потому что он тебе все что-то обещал рассказать, а я никак не мог понять, что именно он знает. Я тогда на Большой Дмитровке за дверью стоял и слышал, как он тебе пытался что-то объяснять, а ты его не слушал. Потом Сашка вылезла со своими откровениями, стало и вовсе забавно.
– А Гаврилин при чем?
– А Гаврилина Леля еще зимой отыскала. Понимаешь, он такой придурок, что на него запросто все можно свалить, если надлежащим образом подготовиться. Мы все подготовили. Она несколько раз его навещала, говорила, что он должен делать. Правда, она… перестаралась малость, он перепугался слишком, но это ничего. Сегодня ночью он придет на стройку и подожжет вагончик, в котором ты будешь спать. Пьяный. Вагончик вместе с тобой сгорит дотла, а Гаврилин где-нибудь рядышком повесится. А может, тоже сгорит. На почве религиозного фанатизма. Сейчас это все любят. Местный Пуаро Никоненко на это очень даже купится. Деревенские же чудные. Я вполне допускаю, что все решат, что это место и вправду святое, что оно за себя мстит и так далее.
– А если он не придет?
– Кто не придет?
– Ну, Гаврилин не придет сюда. Чтобы меня поджечь.
– Придет, – успокоил его Белов, – я проверял. Он дома. После тебя я к нему съезжу и привезу сюда. Так что все будет хорошо.
– Столько хлопот, – проговорил Степан почти сочувственно, – и все из-за какой-то паршивой конторы!
– Контора не паршивая, Паша, – покосившись на него, сказал Белов, – ты сам это отлично знаешь. Мне такую контору только отнять можно. Сам я такую создать не способен.
– А Иван? – вдруг спросил Степан. – С ним что будет?
