– А потому, что домой меня не тянет, а на дачу больно далеко, – выпалил Чернов злобно, – а что? Ты запретить хочешь?
Степан промолчал.
За ночь, вернее, за тот ее остаток, что он провел в собственной кровати, никакое красивое и благородное решение так и не придумалось. Он по-прежнему не знал, что будет делать дальше, не знал и боялся об этом думать. Так боялся, что у него начинало стучать в голове, как только он вспоминал о том, что должен принять какое-то там решение. Как будто хоть что-то в этом деле могло зависеть от него!
Будь проклят день, когда разнорабочий Муркин свалился в этот самый котлован, что сейчас гудит у них за спиной! Гудит, стучит, ревет моторами, кричит на разные голоса – живет, работает…
Впрочем, если честно, Степану было совершенно наплевать на разнорабочего Муркина. Даже себе он не мог соврать, что жалеет его.
Будь проклят тот день, когда они нашли ту самую тетрадь!..
– Ты в администрацию не звонил еще? – вмешался в его мысли голос Чернова.
– Не звонил. Я только приехал. А Белов где? Чернов сплюнул себе под ноги.
– В …де! Откуда я знаю – где? Если он тебе нужен, ты его и контролируй! В Москве, наверное, потому что здесь его совершенно точно нет! И не было!
– Чего ты орешь, как потерпевший, Черный?!
– Я не ору! Мне до смерти надоело все это дело! Я хочу работать как раньше! Утром приходить, вечером уходить и не думать поминутно, кто из нас кого в следующий момент ухлопает!..
– Кто-то из нас? – переспросил Степан. Шум стройки вдруг как-то отдалился, словно освобождая место в голове для того, чтобы он наконец принял ненавистное решение или уложил бы на это освободившееся место еще что-то, столь же пакостное и неправдоподобное, как вчера.
Он ничего не хочет узнавать. Ему уже вполне достаточно. Он тоже, как и Чернов, хочет только одного – чтобы все это прекратилось. Сию же минуту. Прямо сейчас. Чтобы все остановилось на этой точке. И тогда – может быть – он перешагнет через это и станет жить дальше. Если сумеет.
– Я же не идиот, Паш, – проговорил Чернов устало и зачем-то нахлобучил каску. – Я же вижу, как ты мечешься, а раз ты ничего не говоришь, значит, это как-то связано… с нами. Значит, ты перестал нам доверять. Значит, тебе известно что-то, чего не знаю я, и тебя это мучает.
От такого неожиданного всплеска проницательности Степан даже приостановился. Ничего подобного он не ожидал.
Вот так дружишь с человеком двадцать лет, а потом вдруг окажется, что дружил с кем-то совсем другим, и даже представить себе не можешь, откуда взялся этот, и как с ним теперь следует обращаться, особенно учитывая, что ему известно о тебе все – ведь ты-то остался прежним…
– Я не знаю, что ты имеешь в виду, Черный, – произнес он осторожно, – меня тоже достала канитель, и все. Скрывать мне нечего.
Чернов посмотрел на него и усмехнулся.
– И все-таки, прежде чем звонить в милицию, поговори со мной, – попросил он непонятно, – может, мы чего и придумаем.
– Может, и придумаем, – согласился Степан. Звонить в милицию он пока не собирался, хотя понимал, что рано или поздно это придется сделать. Вот радости-то будет капитану Никоненко Игорю Владимировичу…
– Пойду посмотрю, что там творится, – продолжил он, морщась, словно санки с асфальта, стаскивая себя с этих мыслей и насильственно заполняя голову другими, которые не вопили так оглушительно: ты слишком тянешь, ты не знаешь, что тебе делать дальше, ты ни в чем не уверен, ты просто жалок и смешон!
– Пойди, – согласился Чернов. Тон у него был ироничный. – Я минут через двадцать тоже в контору подгребу, чтоб ты без меня не скучал.
И тон, и вся фраза были странными и до нелепости не подходили Вадиму Чернову. По крайней мере, тому Чернову, которого Степан знал все эти годы. Кивнув, Степан зашагал к воротам, по широкой дуге обходя котлован и по привычке вылавливая из нормального рабочего гула посторонние звуки, которых, несмотря на сегодняшние осложнения, было немного.
Однако оказалось, что радовался он рано. Как только он, обогнув котлован, оказался с другой стороны стройплощадки, у ворот кто-то трубно закричал в мегафон, толпа подалась ближе к сетке, и Степан перешел на грузную рысь, опасаясь, что ситуация может вот-вот выйти из-под контроля. Его собственные немногочисленные охранники, сторожившие въезд, подобрались, и по их спинам было видно, что они вполне готовы исполнить свой долг до конца.
Степан только никак не мог решить, оттого ли это, что толпа шумела угрожающе, или оттого, что сзади к ним приближался начальник.
– …твою мать, – от души выматерился Степан, разглядев человека с мегафоном, – вот и наш поп Гапон, а мы-то не знали, где он и на кого нас покинул…
– Ты о чем, Андреич? – осторожно поинтересовались рядом. От неожиданности Степан оступился, зачерпнул ботинком песку и остановился.
– Что ты подкрадываешься-то, Валентин Петрович! Черт бы побрал вас всех! Вы что, решили сегодня с утра меня окончательно доконать?!
– Да я не подкрадывался, – забормотал прораб виновато, – я просто за тобой бежал. Я тебе с той стороны махал, махал, а ты не видел и не слышал.
– Значит, плохо махал. – Степан наклонился, с трудом балансируя на одной ноге, стащил ботинок и вытряхнул из него песок. Носок тоже был весь в песке.
Поп Гапон за решеткой кричал все громче, так что Степан вполне мог разобрать отдельные слова,
