месте базар сооружаешь?! Бога не боишься?! Все денег мало?! Еще не все захапали, сволочи! Самое последнее отнимают, землю святую, только чтобы денег урвать и народ ограбить!
– Святая земля в Иерусалиме, – сказал Степан мрачно, – а чтоб зарабатывать, работать надо, а не по митингам брехаться! Короче, так: орать – орите, а будете мешать, ребята моментально всем обеспечат досуг в райбольнице. – Он снова повернулся к Леониду Гаврилину и снова спросил нежно: – Это понятно?
Леонид Гаврилин дергал руку. Под замызганным свитером она ходила ходуном, как у эпилептика. Запрокидывал голову, тряс бороденкой, и Степан его отпустил – мало ли, может, и впрямь припадочный. Потом отошел от ящика и махнул рукой водителю «КамАЗа»:
– Проезжай!
Водитель торопливо швырнул в песок окурок и медленно, как бы примериваясь, тронул с места машину.
«Так, – подумал Степан стремительно, – или он сейчас проедет и станет ясно, что я победил, или начнутся широкомасштабные военные действия».
Ему стало страшно, но почему-то только на секунду. На ту самую секунду, что грузовик нехотя тронулся и поехал прямо на жиденькую группу людей, стоящих у него на пути.
«Ну! Расходитесь! Сейчас же! Сию минуту! Ну!! Вам же нет никакого дела до этой стройки! Девяносто процентов из вас не верят ни в какого бога! Да и не делаем мы ничего, что могло бы его прогневать! Последние триста лет здесь был пустырь, а храм снесли еще при царе-косаре!
Да разойдитесь же!..»
Грузовик мягко катил по сырому песку, все ближе и ближе.
Озираясь, как волки, мужики, составлявшие ядро людской кучки, стали расходиться по разные стороны изрытой шинами песчаной дороги. Грузовик катил к распахнутым воротам.
Степан шумно вздохнул, неожиданно осознав, что не дышал довольно долго, так что воздух теперь резал съежившиеся легкие. Ни на кого не глядя, он вытер холодный влажный лоб и пошел следом за грузовиком на свою территорию. Все мышцы ныли, как будто он все утро грузил уголь.
– Паш, что за митинг ты там устроил? – спросил Чернов растерянно. – Кому это надо? Что за чудеса человеческого общения? А если б они там все пьяные были, что бы ты делал? Сам в райбольнице отдыхал?
– Пошел в жопу, – сказал Степан устало и обернулся к охранникам, которые прятали от него глаза. – Ребят, вы от ворот ни на шаг не отходите и, если что, сразу зовите милицейских. Мне кажется, что проблем с транспортом у нас на сегодня уже не будет.
– Это точно, – пробормотал один из охранников.
– Черный, ты в администрацию дозвонился?
– Дозвонился, едут уже. Петрович ребят контролирует, все работают, все идет по плану.
Они посмотрели друг на друга и разом усмехнулись. Жизнь была бы такой простой, если бы хоть что- нибудь в ней когда-нибудь шло по плану!..
– Ты не знаешь, Петрович нашел свои таблетки или он тоже собирается в райбольнице отдыхать?
– Я даже не знаю, что он их терял, – ответил Чернов удивленно, – а что за таблетки?
– Да какая-то фигня от давления. Он же сердечник. Не хватает нам только, чтобы он где-нибудь с сердечным приступом свалился!
Чернов знал о Степановом отношении к сердечным болезням, поэтому в подробности вдаваться не стал.
– Ладно, Степ, я еще на ту сторону сбегаю и вернусь в контору. Ты когда уедешь?
– Если войну не объявят, то сразу после того, как деятелей из администрации дождусь. Мне бы часам к двум на Профсоюзную, а на шесть Белов назначил встречу с представителями рекламного агентства. Он должен сначала сюда подъехать, а потом на Дмитровку. Я думал, дождусь его, но не буду. На Профсоюзной опять какие-то осложнения…
– Ты молоток, Пашка, – неожиданно искренне сказал Чернов и что было силы хлопнул Степана по плечу, так что того сильно качнуло вперед. Чернов поддержал его под руку. – Настоящий полковник.
Так они разговаривали раньше, пока еще между ними ничего не стояло и не было необходимости что-то скрывать, а жизнь – смешно сказать! – казалась такой сложной, хотя на самом деле была простой и приятной. Только они тогда об этом не знали.
Через несколько минут после того, как Чернов и Степанов разбежались в разные стороны, с тихим скрипом открылась дверь в пустой вагончик. Никого не было ни внутри, ни поблизости от него, только канцелярским звоном трещал желтый телефон на заваленном чертежами столе и вдалеке, на той стороне котлована, тяжело бухала чугунная «баба», забивающая сваи.
Чистая синяя куртка с оттопыренными от долгой носки карманами болталась на спинке стула. Одно движение – и крошечный пузырек с белыми таблетками легко проскользнул в карман.
Дверь тихо проскрипела и закрылась.
Телефон на столе продолжал заливаться, и чугун продолжал тяжело бухать в сырой песок.
Саша Волошина всегда старалась жить так, чтобы окружающим было совершенно ясно, что в ее жизни все не просто хорошо, а прямо-таки превосходно.
Поначалу это была игра с самой собой. Она придумала эту игру, когда стало совсем худо и неизвестно было, где взять силы, чтобы жить дальше. Игра позволяла делать вид, что силы есть, и они и вправду появлялись.
В последнее время делать вид удавалось все хуже и хуже.
