Чернов совершенно точно знал что-то определенное. И Степан знал. А ей, как затравленной собаками лисице, оставалось только ждать, когда безжалостный и проворный охотник вытащит ее из норы за хвост.
Идиотская кража бумаг из сейфа только все обострила. Саша убедилась, что кто-то из них знает все и таким сложным способом пытается ее прикрыть. Только вот кто?
Вадим или Степан?
Степан или Вадим?
О существовании тетрадки Саша не знала, однако подозревала, что рано или поздно непременно всплывет что-нибудь в этом духе, и тогда ей не отвертеться.
Она и не отвертелась. Приведение приговора в исполнение откладывалось на неопределенный срок, только и всего.
Лучше бы не откладывалось. Лучше бы привели – и дело с концом.
Ей так хорошо жилось все последнее время, что она почти поверила, что это навсегда, что прошлое наконец-то отпустило ее и больше не будет мучительных и тревожных снов-воспоминаний, отчаянных и безуспешных попыток начать все сначала.
Тикали часы, отсчитывая по секунде Сашину жизнь. Из кухни несло какой-то дрянью, то ли вареной рыбой, то ли тухлой капустой – не разобрать. Соседи готовили ужин, перекликались по квартире, как в лесу. Хотелось горячего чая, но для этого нужно было встать и выйти на кухню, где в данный момент находился соседский сын, горячий Сашин поклонник, а встреча с ним никак не входила в ее планы.
Она редко приезжала домой так рано, как сегодня, обычно засиживалась в офисе дольше самых рьяных уборщиц и почти наравне с программистами, поэтому пылкая любовь соседского сына не слишком ее беспокоила. Кроме того, в ее жизни был Степан. И Вадим.
По крайней мере, до последнего времени.
По телевизору шла очередная серия суперфильма «Менты» или что-то в этом роде. Запомнить название не было никакой возможности, потому что герои суперфильма скакали с канала на канал, как блохи, и на каждом канале назывались по-разному.
Размножение клонированием. Вполне в духе сегодняшнего дня.
Саша бесцельно переключала программы, потому что клонированные менты были совсем уж невыносимы, хотя в недавней – хорошей – жизни Саша относилась к ним с симпатией.
По второй программе показывали Анатолия Чубайса, который объяснял россиянам, почему в самое ближайшее время в их домах отключат свет. Оказывается, потому, что большинство предприятий задолжало Чубайсу какие-то бешеные деньги. При чем здесь дома россиян, было неясно, хотя Чубайс старательно пытался это объяснить или делал вид, что пытается.
По третьей программе хвалили мэра и ругали министра печати, но делали это на редкость скучно. Сразу хотелось разлюбить первого и полюбить второго, хотя ничего хорошего от министра печати никто никогда не видел, а мэр заставил фонари на улицах светить, а транспорт ходить в некотором соответствии с расписанием.
По четвертой программе рассказывали, как Анатолий Быков убивал конкурентов, находясь при этом почему-то то ли в Греции, то ли в Венеции. Покойные конкуренты все до одного были криминальными авторитетами, поэтому средний зритель немедленно проникался симпатией к Анатолию Быкову и недоумевал, за что такого хорошего человека упекли в каталажку. Он ведь не честных граждан убивал, а бандюганов, елки-палки!..
По пятому каналу шел еще один сериал, если не клон, то брат-близнец давешних «Ментов».
По шестому три феминистки обсуждали судебный процесс над четвертой, которая зарезала своего мужа. Или не зарезала, но пыталась. Или не пыталась, но написала в редакцию, что мечтает об этом. Саша решила, что все они, исключая ведущую, просто больные и неуверенные в себе женщины. Ведущая была хороша и очень в себе уверена. Смотреть на нее было приятно. И было бы еще приятнее, если бы она не так старалась втолковать окружающим, что она обыкновенная – как все – и добилась успеха, славы и собственной передачи исключительно своими силами. Это была неправда, и все понимали, что неправда, поскольку знаменитого папу-режиссера знали и любили в народе, и от ее постоянного «я как все» было почему-то не то чтобы стыдно, а неловко.
На этом возможности Сашиного телевизора иссякли, и она поняла, что если сейчас же не выпьет чаю, то завоет на весь дом от безысходности, тоски и страха. Давным-давно пора купить нормальный электрический чайник и кипятить его в комнате, а не таскаться на кухню, где воняет рыбой и соседи перекликаются, как в лесу, но в последнее время Саше совсем расхотелось жить и стало наплевать на чайник.
Вздыхая, она обмоталась пледом и, чувствуя непривычную толщину под мышками, побрела на кухню.
– О! – радостно завопил соседский сын, едва увидев ее на пороге. – Наша краля объявилась! Что так рано? Мы думали, тебя нету!
– Я есть, – ответила Саша мрачно, и соседка-мамаша посмотрела на нее с неодобрением.
Сосед-папаша несколько лет назад помер, приняв по неосторожности такую дозу технического спирта пополам, как водится, с одеколоном, с которой даже его закаленный организм не справился. Сын с матерью остались вдвоем в двух комнатах старинной московской коммунальной квартиры. Саша занимала третью. Откуда взялась в их крепких крестьянских умах мысль о том, что если Петька женится на Саше, то квартира будет в их полном и безраздельном владении, – неизвестно. Сама ли родилась, или подсказал кто-то из многочисленных родственников, съезжавшихся на праздники из рязанских сел, певших заунывными голосами «А я люблю женатого» и еще почему-то «Все могут короли» и оставлявших в коридоре резиновые сапоги, до голенищ измазанные глиной, и неопределенного колеру непромокаемые плащи, от которых несло навозом и бензином, но с некоторых пор идея женитьбы и овладения всей квартирой соседям не давала покоя.
Когда все еще было хорошо, идея эта Сашу забавляла, а сейчас ее чувство юмора иссякло.
– Чего ж ты пряталась там, а? – приставал Петька, пока она ставила на плиту свой щегольской сверкающий чайник, который в прошлом году Степан привез ей из Лондона. В боку чайника отражалась
