– Проблема в том, что в школу на днях приходила мать мальчика. Она убеждена, что отец воспитывает сына из рук вон плохо, что ребенок все время предоставлен сам себе и постоянно меняющимся… гм… гувернанткам. Она даже просила директора подсказать ей какой-нибудь специальный интернат, где находятся эмоционально нестабильные дети.
Ингеборга чуть не упала прямо с туркой в руках.
– Какие дети?
– Эмоционально нестабильные. Но это их проблемы, не наши! Наша проблема в том, что вы оказались, как бы правильнее сказать, вовлечены во все это, потому что вы – как раз последняя из его сменяющихся воспитательниц. Его мать потребовала, чтобы дирекция предоставила ей полную информацию о вас, о вашем образовании, вашей жизни, обо всем.
Ингеборга была в бешенстве.
– Дирекция предоставила?
– Вы совершенно напрасно сердитесь, Ингеборга, – Валерий Владимирович шагнул в кухню и успокоительным жестом коснулся ее руки, – у матери есть полное право потребовать…
– У матери Ивана Степанова есть только одно право – проваливать к чертовой бабушке, – отчеканила Ингеборга, – и мне нет никакого дела до того, что именно она требовала у дирекции!
– Милая Инга…
– Я не милая Инга! Я квалифицированный преподаватель, и я хорошо знаю мальчика. Интернат для эмоционально нестабильных детей! Да его отец умрет от смеха, когда узнает, что придумала его бывшая жена!
– Простите, – осторожно сказал Валерий Владимирович, никак не ожидавший столь сильной вспышки эмоций, – может быть, предоставим им решить все вопросы самим, без нашего с вами участия? Нам нужно подумать, как вам лучше всего вести себя в этой истории.
– Я знаю, как мне вести себя в этой истории.
Ингеборга сунула в руку Валерию Владимировичу турку с кофе, и он зачем-то ее взял. Подошла к телефону и решительно набрала номер.
– Что вы делаете? – спросил он из-за ее спины. – Кому вы хотите звонить?
– Я не хочу. Я звоню.
Долго не отвечали, и, трясясь от ярости, Ингеборга рассматривала пузатую вазу с трудноопределимыми цветами.
– Павел Андреевич, – сказала она, когда ей наконец ответили, и в ее речи явственно проступил акцент, – это Ингеборга. Прошу прощения за беспокойство. Скажите, пожалуйста, вы знаете что-нибудь о визите вашей жены к Ивану в школу?
Валерий Владимирович в ужасном волнении приткнул турку на полированный стол и схватил Ингеборгу за локоть. Она даже не заметила.
– Хорошо, – она послушала и кивнула, как будто собеседник мог ее видеть. Потом еще раз кивнула. Положила трубку и гордо прошествовала в прихожую. Встревоженный историк бросился за ней.
Она сунула ноги в ботинки и натянула щегольскую синюю куртку. Потом сказала Валерию Владимировичу:
– Счастливо оставаться! – вышла и заперла за собой дверь, оставив ошеломленного мужчину в пустой квартире.
Заточение не было продолжительным.
Примерно минут через сорок в замочной скважине завозился ключ, и Валерий Владимирович, несколько смущенный своим более чем двусмысленным сидением в чужой квартире, бросился на этот спасительный звук, готовясь как следует всыпать строптивой девице за все сегодняшние выкрутасы.
Однако в квартиру вошла не строптивая девица, а Степанов Павел Андреевич, отец Ивана.
– Здрасьте, – хмуро сказал он историку. – Ингеборга просила передать, что она извиняется, что вас… того… заперла.
– Да ничего, – пробормотал тот, – я альбомы смотрел… и еще телевизор…
И он густо покраснел.
Ни альбомы, ни телевизор его не интересовали. Все сорок минут он старательно шарил по ящикам письменного стола и гардероба, надеясь разыскать что-нибудь… эдакое, интересненькое, пикантное.
Павел Андреевич посмотрел на него внимательно и сказал только:
– Нуда…
Не снимая ботинок, он прошел в гостиную, сел к столу, положил на его сверкающую поверхность тяжелые руки и попросил душевно:
– Вы мне не расскажете, зачем моя бывшая супруга приезжала в школу?
Валерий Владимирович уж давно был не рад, что затеял весь этот визит.
Никакая баба, даже такая сексуальная штучка, как Ингеборга, не стоила неприятностей, которые могли бы приключиться, узнай начальство о том, что он всем заинтересованным сторонам растрезвонил важную, а может, и конфиденциальную информацию. И сейчас, стоя перед столом, за которым, сложив руки, сидел Павел Андреевич, он чувствовал себя очень неловко, как двоечник на педсовете.
Ну кто мог предположить, что она кинется звонить и докладывать!
Дура безмозглая…
