– Игорь, за что нас с Маней хотят убить? Ты знаешь?
Он помолчал.
– Я думаю, как раз за то, за что убивают только в американском кино.
Она ничего не поняла.
– То есть за что?
– За информацию. Давай спать, поздно уже.
Утром первым делом Никоненко позвонил Потапову.
– Мне бы поговорить с вами, Дмитрий Юрьевич, – попросил он жалобным тоном участкового уполномоченного Анискина. – Мне правда очень нужно.
– Приезжайте, – сказал Потапов, – или вы хотите, чтобы я к вам приехал?
– Нет, нет! – вскричал «Анискин». – Я сам подъеду!
– Жду, – ответил Потапов и положил трубку.
Кабинет у министра был куда больше, чем кабинет начальственного Евгения Петровича Первушина, и не столь безлик и казарменно тяжеловесен. Секретарша тоже оказалась не такой, какой ее представлял себе Никоненко по голосу в трубке. Ей было лет пятьдесят, и она была похожа на Маргарет Тэтчер.
Чудеса, да и только.
Потапов не стал принимать милицейского капитана, сидя за необъятным, заваленным бумагами столом. Вышел и пристроился напротив, за приставным столиком для переговоров. Столик был длиной метров пять.
– Чай, кофе?
Никоненко не хотел ни чаю, ни кофе.
С утра он напился кофе в компании проходящей по делу Алины Латыниной. Пожалуй, он проспал бы, если бы она его не разбудила. И даже хуже – под утро ему по обыкновению снились красочные эротические сны, и, когда она пришла его будить, он не сразу понял, что это вовсе не продолжение его ночных фантазий, и долго мычал что-то маловразумительное и подсовывал ее ладонь себе под щеку, пока она наконец не схватила его за нос и этим разбудила окончательно.
От воспоминаний ему стало жарко.
Потапов посмотрел с удивлением – скулы у капитана покраснели очень заметно.
– Дмитрий Юрьевич, зачем вчера вечером к вашей подруге приходил Сидорин?
– Откуда вы знаете?
– Видел.
Потапов засмеялся:
– А еще говорят, что у нас в милиции работают непрофессионалы! Точно не будете ни чай, ни кофе?
Опять он со своим кофе! Только-только капитан усилием могучей воли согнал краску с физиономии!
Утром она была совсем другая – непохожая на броненосец «Потемкин», свежая, как будто только что умывшаяся колодезной водой. Бриллианты на пальцах не сверкали хищным блеском, а по-утреннему бодро блестели, когда она наливала кофе. Очень короткие волосы утратили парикмахерский изыск, и она смутилась, спросив у него фен.
Какой еще фен? Откуда у него фен?!
– Сидорин пришел потому, что вы напугали его до смерти, – сказал Потапов. – Он решил, что вы собираетесь упечь его в тюрьму, и явился к Мане, чтобы узнать у нее, как поговорить со мной. Он решил, что спасти его могу только я.
– От меня спасти? – уточнил Никоненко.
– От вас, – согласился Потапов. – Он был очень удивлен, увидев меня. Он не знал, что я… у Мани.
– Вы уже решили, как будете его от меня спасать?
– А его надо спасать?
– От меня – не надо, – сказал Никоненко. – Он долго у вас пробыл?
– Минут пятнадцать, – Потапов усмехнулся. – Вы же сказали, что видели его, значит, знаете, сколько он пробыл. Или что? Проверяете?
– Во что он был одет, Дмитрий Юрьевич?
– Вовка? – переспросил Потапов удивленно. – Черт его знает. В куртку какую-то. Под курткой свитер. Я не помню. Можно Мане позвонить и спросить. Женщины как-то лучше это запоминают. А что?
– У него в руках что-нибудь было?
– Ничего не было, по-моему, – сказал Потапов, вспоминая.
– Вам его визит не показался странным?
Потапов потянул к себе чистый лист бумаги, достал из внутреннего кармана тяжелую золотую ручку и стал что-то задумчиво рисовать. Никоненко посмотрел – выходила заячья морда.
– Да как вам сказать. Не знаю. Пожалуй, нет, не показался. Его, правда, очень напугал ваш с ним
