— Какие кусты?
— Да вот же! — И она показала варежкой несколько перемороженных обломанных былинок, торчавших из сугроба. — Только осенью посадила, думала, к лету зацветут, и красиво будет: тут газон, тут клумба, а тут живая изгородь вроде. Так нет, все переломали!
— Так небось переломали, когда тело осматривали!
— Нет, сынок! Я когда за Хакимом прибежала, кусты уж все поломанные торчали. А ты чего ищешь-то на морозе на таком?! Вроде ваши уж все нашли!
Хохлов посмотрел на нее и спросил задумчиво:
— А эта Наталья Пална из сорок пятой квартиры? И собака у нее доберман, да?
— Из какой такой сорок пятой! Из восемнадцатой она квартиры! И никаких твоих дубельманов я не знаю, не слыхала, а собака у ней называется таксой. Милкой кличут.
Тут она вдруг как-то подозрительно на него посмотрела, и Хохлов быстро отвернулся, будто изучая место преступления.
— Что-то лицо мне твое знакомо, — сказала она задумчиво.
— Город у нас маленький, — отговорился Хохлов. — Мы тут все между собой знакомые!
— Это точно, — охотно согласилась домоуправша. — Я, бывало, иду с завода, и мне уж сто раз скажут, что Светочка, дочку мою так звать, со школы пришла и на каток побежала!..
— Спасибо вам, Валентина Петровна, — сказал Хохлов проникновенно. — Я еще тут посмотрю, а вы, если что увидите подозрительное, сразу в милицию звоните! По ноль-два.
— Да уж знаю, знаю! Сто раз говорено!
Она еще постояла на тротуаре, потом выразительно вздохнула, глядя на черное пятно на снегу, и медленно пошла вдоль дома. Хохлов проводил ее взглядом, потом вынырнул из-за ленточек и обежал сугробы.
Сломанные ветки торчали из примятого сугроба. Хохлов присел и вгляделся внимательно и даже фонарем посветил. Если драка была у подъезда — та самая, которую видела соседка со своей таксой, — почему кусты сломаны со стороны асфальтовой дорожки?
Он еще посветил, а потом поднялся и посмотрел вдоль дома. Отсюда уже была видна стоянка — не вся, а несколько машин, ночевавших ближе к металлической решетке забора. Асфальт был расчищен до самой стоянки, и с левой стороны снег лежал идеально ровным сугробиком. Видно, снегоочистительная машина дворника Хакима бросала снег именно на левую сторону. Хохлов немного прошел в сторону стоянки. Снега было много, гораздо выше, чем по колено, но до самой стоянки в нем не было никаких следов — ни детских, ни собачьих. Хохлов еще посветил и посмотрел. Нет следов!
Тогда почему кусты сломаны?..
Он поспешно вернулся к полосатым ленточкам, трепетавшим на ветру. Так и есть. Здесь сугробик был примят и кусты поломаны. Кто-то зачем-то лез через них на асфальтовую дорожку, хотя с другой стороны, у подъезда, было расчищено и освещено.
Если бы здесь лазили ребятишки, бдительная Валентина Петровна давно заметила бы поломанные кусты, а она заметила их только сегодня утром. Из этого следует, что кто-то лез через сугроб именно вчерашней ночью, когда убили Кузю.
Кто?.. Зачем?..
Хохлов задрал голову и посмотрел вверх, на торцевую стену дома. Капюшон упал, и уши от мороза моментально съежились, будто в трубочку свернулись. Он вернул капюшон на место.
Нужно научиться думать, абстрагируясь от эмоций и накопленных прежде знаний, говаривал Виктор Ильич Авербах. Только тогда у вас есть шанс понять, способны ли вы думать самостоятельно, или все, что вы принимаете за свои мысли, — суть чужие идеи, которые вам хочется выдать за свои.
Хохлов попытался абстрагироваться.
Он снова присел на корточки и снова зажег свой фонарик, но на асфальтовой дорожке не было никаких следов, по которым можно было бы заключить, что в ночь убийства здесь проходил кассир Сидоров, женатый вторым браком, имеющий старшую девочку и младшего мальчика, страдающий хроническим ревматизмом и вазомоторным ринитом, страстный рыболов, читающий газету «Труд» и выращивающий на даче особый сорт баклажанов!..
Ну, никак невозможно было заключить ничего подобного!
Хохлов еще порылся в снегу, чувствуя, как замерзают пальцы, и вдруг в луче фонаря что-то блеснуло. Он потянулся и вытащил зажигалку. Самую обыкновенную пластмассовую зажигалку с колесиком и надписью черными буковками. Хохлов поднес фонарик, чтобы ее прочитать. «Городское такси» — вот что там было написано. В прозрачном пластмассовом тельце болтался газ, довольно много. Вряд ли зажигалку кто-то выбросил, скорее всего, просто уронил.
Уронил как раз в том месте, где кусты были сломаны и снег примят.
Хохлов сунул зажигалку в карман, намереваясь еще поискать «улики и вещественные доказательства», но истошный крик вдруг разорвал морозную тишину засыпающего двора. Крик был настолько душераздирающий, что Хохлов вскочил, позабыв, что именно должен был искать, фонарик у него погас, он побежал за угол, поскользнулся, чуть не упал, выскочил к подъезду и…
— …и дальше что? — спросила Ира в трубке скользким голосом, но Лавровский уже давно знал все оттенки ее голоса и понимал — она ломается.
— И Хохлов нас всех отпустил!.. У меня теперь до вечера время есть. Давай встретимся, а?
Ира надолго замолчала.
Лавровский, держа трубку плечом и сунув руки в карманы, перепрыгивал с ноги на ногу, сильно мерз. Машины у него не было, за рулем его «укачивало», так он объяснял друзьям, и передвигался он так, как и предназначено людям самой природой — на своих двоих и еще на электричках, маршрутках и автобусах.
— Н-ну… не знаю, — протянула Ира. — Мы с девчонками собирались пойти в кафе… Не знаю!
Это означало, что он должен немедленно пригласить ее в кафе, а ему не хотелось, ах, как не хотелось. Город маленький, все на виду, еще ляпнет кто-нибудь Светке, что он среди бела дня с дамой в кафе столовался, выйдет история!
— Ир, ну зачем нам в кафе, а? — забормотал он, ненавидя себя за то, что как будто навязывается, канючит. — Ну, поедем к тебе! Ты ж понимаешь, что я не могу!
— Не можешь и не надо! — весело сказала Ира. — Езжай себе домой, к детишкам, к супруге, а я с девчонками! У нас такое кафе открыли! Все, кто был, говорят — прямо по высшему разряду! Называется «Ритц».
Лавровский засмеялся.
— А чего смешного? — вскинулась Ира. — Ну, «Ритц», и что? Красивое название такое!
— Да ничего, — сказал Лавровский и перестал перепрыгивать с ноги на ногу. — «Ритц» — самый дорогой отель города Лондона. В городе Лондоне в этот отель на пятичасовой чай можно попасть только по предварительной записи и только в соответствующем костюме. В твой «Ритц» тоже нужно сначала записываться?
Ледяное молчание было ему ответом, и с тоской и ужасом в который раз он подумал, что попался. Наконец-то он попался так, как не попадался никогда, и это ему наказание за все грехи.
Как видно, их было немало, потому что наказание воспоследовало суровое.
…Почему у него не получилось?! Почему у него ничего не вышло-то?! Из-за того, что так и не смог заработать денег? Но ведь Ольга Пилюгина много лет любила Димона… просто так. Просто так, без всяких денег! Она уже начала свое «мелкое и среднее предпринимательство», а Пилюгин все еще сидел в НИИ и заколачивал восемьдесят долларов в месяц и наотрез отказывался уходить, потому что считал, что смыслит только в науке! Она моталась в Москву, на швейной машинке шила первые заказы, а он все сидел и сидел в НИИ, а когда ушел, было уже поздно. Все теплые места давно были разобраны «своими», потому что к тому времени уже появились новые «свои», и Димон в бизнесе зарабатывал тоже мало, как все клерки средней руки, а Ольга все равно его любила!
Почему же он, Лавровский, не смог жить так просто и ясно, как живет Димон Пилюгин? С такой бесстрашной и искренней верой в то, что все будет хорошо?!
