– Ну да. Он поссорился с женой, или что-то в этом роде. По крайней мере, мне так сказал Веник.
– Ничего я не понимаю, – заключила Марта сердито.
– Я спросил у своей секретарши, кому она в пятницу говорила, что я собираюсь на дачу Кольцова. Она говорила: Лиде, Венику и Знаменской, это моя клиентка. Я решил, что нужно проверить, где он был вчера утром.
– Только он? – перебила Марта. – А дамы?
– Дамы ни при чем, – твердо сказал Данилов, – а Веник сказал мне, что все утро спал дома и что в одиннадцать приехал этот самый Ваня Терехин и привез ему пива. Ваня мне только что сказал, что он к Венику приехал после трех.
– Он не тебе сказал, а майору Мурашко, – поправила Марта.
– Ну да, – согласился Данилов. – Зачем Веник врал про этого Ваню? Если он ничего не знает про разгром на даче, врать ему незачем. Какая разница, во сколько к нему приехал приятель? Почему он сказал про одиннадцать?
– Если в одиннадцать он был дома с приятелем, значит, в десять он никак не мог быть на Рижском шоссе, – задумчиво сказала Марта.
– Вот именно. Почему он сразу сказал про одиннадцать? Почему он не сказал, что гости к нему приехали, скажем, в два?
– Выходит, он знал, что должен как-то подтвердить, что в одиннадцать был дома, – выпалила Марта, – а это значит, что про разгром на даче он все знает.
– Ничего это не значит, – возразил Данилов не слишком уверенно, – это значит, что он зачем-то мне соврал. И я не понимаю, зачем.
– А где ты взял телефон этого самого Вани?
– В портфеле у Веника. В записной книжке.
– Нет, Данилов, – решительно сказала Марта, – я ошиблась. Ты не Глеб Жеглов. Ты – Эркюль Пуаро. Твоя тонкость и даже некоторое коварство в ведении расследования меня восхищают. Можно я буду доктор Ватсон?
– Нет, – сказал Данилов, – нельзя. У Пуаро был никакой не доктор Ватсон, а капитан Гастингс.
Они помолчали. Марта смотрела на дорогу.
– Ты не знаешь, охранник жив?
– Не знаю. Я завтра, наверное, съезжу в больницу. Если он будет еще жив.
– Данилов, – быстро произнесла Марта, – уж в этом ты точно не виноват!
– В чем?
– В том, что охранник... что его ранили.
– Как раз в этом я и виноват. Его ранили из-за меня. Ты что, не понимаешь? Тот человек пришел, чтобы наказать меня, но ему мешал охранник, и он его покалечил. Если не убил.
– Дернул меня черт связаться с душевнобольным! – злобно выговорила Марта. – Ты надоел мне, Данилов. Хуже горькой редьки надоел. Ну, если ты во всем виноват, пойди и повесься.
– Остаются еще мои сотрудники, – продолжал Данилов, как будто ничего такого она и не говорила, – Саша Корчагин, Таня Катко и Ира. Они тоже знали, что я с утра в субботу собираюсь на Рижское шоссе.
– Кто-нибудь из них ненавидит тебя лютой ненавистью?
– Не знаю. Как будто нет. Впрочем, я плохо умею замечать такие вещи.
– Это точно.
– На полу в доме я нашел растоптанный в пыль кусок янтаря. Откуда он там взялся? Кто его растоптал? Преступник или охранник? В доме ничего янтарного нет и не было, значит, янтарь кто-то принес или он выпал из кармана. У кого?
– Как же ты его нашел? Там было сплошное стекло.
– Нашел. Только теперь я голову сломал, имеет это отношение к делу или нет? И еще кассета.
– Какая кассета?
– Камера наблюдения, помнишь?
– Что?
– Там все кассеты «BASF», а одна, та, на которой мы с тобой, «Sony». У Тарасова в машине валялась какая-то кассета. Прямо на полу. Он сказал, что это видеозапись его выступления.
– А что, Тарасов тоже звонил в пятницу твоей секретарше и спрашивал у нее, как ты намерен провести субботу?
– Нет. Не звонил. Он в пятницу прилетел с гастролей. Но кассета у него валялась.
– «BASF»?
– Я не посмотрел, – сказал Данилов виновато, – плохо у меня получается быть детективом.
– Ничего, сойдет. – Марта притормозила на светофоре и отправила в рот какую-то мятную гадость. Она постоянно «освежала дыхание», в полном соответствии с рекламой. – Сама по себе кассета на полу ни о чем не говорит. У меня в бардачке тоже кассета ездит. Мне Инка дала какой-то новогодний фильм. Ну и что? Тем более твой Матрасов только в пятницу вернулся с гастролей.
