– Не Матрасов, а Тарасов, – поправил Данилов.
– Ну, Тарасов. Или он сразу с самолета кинулся громить дачу Кольцова?
– Он даже не знал, что я туда собираюсь. Ему нужно было со мной встретиться, потому что моя мать просила его уговорить меня выступить на приеме и сказать несколько теплых слов моему отцу.
– Что? – переспросила Марта с изумлением. – Кто должен выступить?!
Данилов промолчал, и Марта замолчала тоже.
– Ты... очень расстроился, – спросила она, помолчав немного, – или ничего?
– Ничего, – сказал Данилов, – дело не в этом. Дело в том, что Олег про дачу ничего знать не мог, он вообще к моей работе никакого отношения не имеет, но все равно я... струсил, когда увидел эту кассету.
Марта посмотрела на него.
Дело было как раз «в этом». Зря она подозревала Данилова в том, что ему была нужна ее машина, а не она сама. Ошиблась. На этот раз Данилову была нужна она сама.
Она толком не понимала его отношений с родителями, но знала, что даже после телефонных разговоров с ними – вернее, с матерью, потому что отец никогда с сыном не разговаривал и никогда ему не звонил, – Данилов становился почти больным.
Его нужно было утешать, но делать это осторожно, потому что от слишком прямолинейных утешений он мрачнел еще больше, уходил в себя, на вопросы отвечал «да» или «нет» и в конце концов замолкал надолго. Марта томилась. Приставала. Пекла пироги. Болтала – все для того, чтобы он сменил гнев на милость. Иногда ей удавалось его умаслить, и он быстро возвращался в состояние нормального человека. Иногда молчание затягивалось, и тогда Марта ненавидела его родителей.
Сзади возмущенно засигналили, и она поняла, что проспала зеленый светофор. Машина тронулась с места, ее обгоняли, возмущенные и негодующие лица проплывали с обеих сторон.
Опять за рулем баба! Спасенья никакого нет от баб на дороге! Научись водить сначала, а потом на шоссе выезжай!
– И что? – осторожно спросила Марта. – Ты... согласился выступать?
– Черт побери, – отчетливо выговорил никогда не ругавшийся Данилов, – нет, конечно.
– Данилов, не переживай, – быстро сказала она, – можно подумать, что это в первый раз.
Вся беда и была в том, что число раз не имело значения. Каждый новый раз было так же больно и обидно, как в первый.
– Не хочу говорить об этом. – Данилов перестал смотреть в окно, глянул на Марту и неожиданно потрепал ее по макушке. – Спасибо, что приехала.
– Пожалуйста. Ты уже решил, что станешь делать дальше? В смысле детективного расследования?
– Я должен выяснить, почему Веник мне наврал, где он был на самом деле, где были мои сотрудники и откуда взялся янтарь. Еще мне нужно съездить в больницу и поговорить с охранником.
– Если он жив.
– Да. Если он жив и может разговаривать.
И они замолчали – на этот раз до самой Сретенки. Молчали каждый о своем, Марта даже позабыла включить свою любимое «Русское радио».
– Ну что, – спросила она, осторожно приткнув «Ниву» к сугробу, – поедем в ресторан? Или неохота?
– Пойдем лучше домой, – попросил Данилов, – что-то чаю хочется горячего.
– Давай, – моментально согласилась Марта. Ей тоже хотелось чаю и не хотелось в ресторан.
– А Надежда Степановна? – спросил Данилов уже на лестнице. – Как она относится к тому, что ты у меня ночуешь?
– Никак. Она знает, что у нас с тобой... высокие отношения. А потом, я же у тебя не каждый день ночую!
Очень жаль, почему-то подумал Данилов.
Может быть, если бы она ночевала у него каждый день, ему было бы не так страшно возвращаться. Делать этот последний шаг. Вставлять ключ в замок. Покрываться унизительным потом.
С ней он ничего не боялся – никаких призраков в углах.
– Проходи. – Он распахнул двери в квартиру, в привычное тепло и домашний запах. – Замерзла?
Марта кивнула, стаскивая щегольские ботиночки. Она любила хорошую обувь.
– Я тебе сейчас дам твои тапки.
«Ее» тапки он привез из Австрии, меховые, замшевые, со смешной вышивкой. Он полез в шкаф и еще рылся там, когда Марта вдруг спросила с ужасом:
– Что это такое?
Цепляясь головой за вещи, он вынырнул из шкафа:
– Где?
– Вон. На твоих ботинках.
