Он быстро обошел квартиру и все понял.
Высокая дверь из кабинета на балкон была открыта настежь, ветер теребил штору, которая елозила по паркету как привидение. Данилов жил на последнем этаже, кроме того, не держал дома ни драгоценностей, ни денег и очень полагался на Ивана Иваныча, бывшего спецназовца. Балкон его кабинета выходил почти на крышу соседнего дома – ох уж эти районы «старой застройки». Дом, в котором жил Данилов, был вполне респектабельным и недавно отремонтированным, а дом напротив только ждал своего часа – по вечерам в нем не светилось ни одного окна. Бомжи там не квартировали, может, только мальчишки забирались иногда, и Данилов часто оставлял балкон открытым. Все его детство прошло при открытых окнах – мать очень уважала англичан, ценителей свежего воздуха, – и он привык.
С крыши соседнего дома до балкона был один шаг.
На полу что-то белело.
Данилов откинул штору, нагнулся, от чего кровь из него, кажется, ударила фонтаном, и голова закружилась, и уши залепило, как ватой, и потрогал на полу плоскую и твердую лепешку мокрого снега. Потом запер балкон и вернулся в ванную.
– Что это значит? – тут же спросила Марта, как будто он ходил за ответом.
– Я не знаю.
Это было малодушием, но он за руку вывел ее из ванной и закрыл дверь. Он не мог лечить себя перед зеркалом с надписью «Ты виноват», сделанной чем-то розовым.
Кровь все еще шла, и он заставил себя сосредоточиться на ране.
Холодной водой из кухонного крана он смыл с живота то, что удалось смыть. Бурые капли падали на светлый пол, и он морщился от отвращения. Марта куда-то вышла и тут же вернулась с тряпкой в руке.
– Данилов, встань на тряпку, или тебе придется перестилать полы. И дай я сама сделаю.
– Это неприятно.
– Нормально. Справлюсь.
Ему очень хотелось, чтобы она ухаживала за ним и жалела его, и стыдно было, что так хотелось.
– Знаешь, – сказал он, глядя ей в макушку, которая двигалась на уровне его груди, – позавчера я нашел на своей кровати старую концертную рубаху, залитую кровью. А сегодня это.
– Ты что? С ума сошел?
– Нет. Я могу тебе показать. Я выбросил ее в ведро, а потом... достал.
– Господи боже мой, – пробормотала Марта. Она сильно прижала холодный и мокрый бинт к его ране, и он поморщился. – Больно?
– Нет.
– Данилов, можешь не демонстрировать мне свое суперменство. Ты весь потный, я же вижу.
– Дай я сам.
– Пошел к черту. – Она отняла бинт, посмотрела и поморщилась. – Все еще идет. Последний раз я делала перевязки в школе, на уроке гражданской обороны. Хочешь повязку-шапочку, Данилов? Только ее делают на голове раненого бойца.
– С головой у меня все в порядке.
– Ты уверен?
Он промолчал. Он боялся этого вопроса, даже когда его в шутку задавала Марта.
– Ну конечно, – сказала она, поразмыслив, – он же написал: «Это только начало». Там, в доме. Это и в самом деле было только начало.
– Да, – согласился Данилов.
– А машина? Которая тебя сбила? Из той же серии?
– Думаю, что да.
– Как это я сразу не поняла? Я думала, это пьяные придурки по ночам катаются! И почему ты мне не позвонил, когда нашел эту рубаху, Данилов?! Я бы приехала!
– Ты встречала своего Петю, тебе было не до меня.
– Я сама могу решить, когда мне до тебя, а когда нет, – сказала Марта сердито. – Стой спокойно, или сделаю больно. Или, может, сядешь?
Данилов решил было мужественно отказаться, но потом вдруг подумал, что это очень глупо. Подтянул к себе стул и сел. Марта присела перед ним на корточки, не отнимая мокрый бинт.
– Зря мы в больницу не поехали. Там бы хоть зашили. Данилов, ты уверен, что это можно так оставить, не зашивая?
– Уверен.
– Но у нее... края, – сказала Марта, рассматривая рану. Мокрый от крови бинт она швырнула в ведро. – Я никогда в жизни не видела рану... с такими краями. У тебя будет заражение крови.
– У меня не будет никакого заражения крови, если ты зальешь все перекисью водорода и залепишь пластырем. Там есть широкий пластырь.
– Да что же он к тебе привязался, Данилов? – спросила Марта странным голосом.
А он-то надеялся, что она успокоилась!
