тошнотворными пятнами.
– Чтобы понять, кто это сделал, я должен рассуждать логично. Поэтому и пишу, кто звонил, кто не звонил.
– Нет никакой логики, – сказала Марта, вдруг сильно устав, – есть только ненависть и злость. Одна сплошная злость и ненависть. Кто тебя ненавидит?
– Семья моей жены, например. Они уверены, что я виноват в ее смерти.
– Веник?
– И Веник тоже.
– Веник только и делает, что клянчит у тебя деньги. Кто станет его кормить, если не ты? Ему невыгодно уничтожать тебя, Данилов. Если только он не полный дурак.
– А если полный дурак?
– Тогда не знаю.
– Когда я приехал домой и нашел Нонну, на ней была очень белая блузка. Такая белая, что даже глазам больно. На блузке были пятна крови. Эту рубаху с пятнами подложил человек, который тогда застрелил мою жену. Я это понял ночью, как только решил, что все еще не сошел с ума.
– Господи боже мой, – пробормотала Марта, – я об этом не знала...
– Об этом никто не знал, кроме меня и... милиции. И убийцы, конечно. Почему-то именно сейчас он решил разделаться со мной тоже.
– Боже мой, – повторила Марта.
– Ну вот. Еще записки, которые прислали нам обоим, тоже непонятно зачем. И кассета.
– Какая кассета?
– Ту, которую заменили в камере на даче у Кольцова. В машине у Олега Тарасова валялась кассета.
– Так он же сказал, что это запись его концерта! – удивилась Марта.
– На полу? Под ногами? Ты не знаешь Тарасова! Он страшно гордится своими концертами, он с ними носится, как...
– Как ты со своими домами, – подсказала Марта, и Данилов улыбнулся.
– Примерно. Странно, что она валялась на полу. Она должна была на сиденье лежать, с почетом завернутая в целлофан, что-то в этом роде.
– Он не знал, что ты едешь на дачу, и вообще он только прилетел из Лиссабона, или откуда он там летел!
– Все равно странно. Кстати, ты не заметила, какая машина пыталась меня задавить?
– Нет, – призналась Марта с сожалением, – я на нее и не смотрела. Я только на тебя смотрела. Вроде бы темная.
– Та машина, которая выехала нам навстречу с лесной дороги, тоже была темной. Помнишь?
– Данилов, по-моему, и так понятно, что все это – дело рук одного человека, следовательно, и машина одна и та же. Или ты думаешь, что ради того, чтобы тебя запутать, он купил себе несколько машин?
Они помолчали. Над остывающей туркой клубился тонкий кофейный пар. Марта понюхала пар и спросила:
– Как твои раны?
– Ничего, спасибо.
– Может, выпьешь какой-нибудь нурофен? А то спать не будешь.
– Я и так спать не буду, – весело ответил Данилов, – а тебе пора. Завтра рабочий день. Кстати, я хотел сказать, что завтра ты поедешь на работу на моей машине, а твою я сам заберу, подъеду к твоему офису, и мы поменяемся.
– А может, ты довезешь меня утром до работы, а вечером до машины, и дело с концом?
– Можно и так, – согласился Данилов.
Зазвонил телефон, и это было так странно, что Данилов посмотрел сначала на Марту, потом на часы, а потом только снял трубку. Было половина первого.
Звонила мать.
– Что случилось? – спросил Данилов, когда наконец понял, что это она. – Что произошло, мама? Все в порядке?
Правилами было установлено, что она звонит ему раз в две недели по субботам или воскресеньям. В восемь утра, до бассейна, но после тренажерного зала. Из-за этих проклятых правил он почти не спал ни в субботу, ни в воскресенье. Ждал, как будто его должны были тащить на эшафот.
– Со мной все в порядке, – холодно сказала мать, – а вот с тобой нет.
С ним никогда и ничего не было в порядке. То он съедал неположенную грушу, то его заставали играющим в снежки с сыном дворника, то он отказывался играть перед гостями, это ему уже лет четырнадцать было, то детективы на ночь читал. А потом у него был нервный срыв, и он стал вообще ни на что не годен.
– Что за дикость! – говорила в трубке мать. – Почему ты ушел? Почему не побыл до конца? Отец был
