спасет. Это совершенно очевидный факт – как и то, что я стою сейчас перед этим зеркалом и смотрю на себя и не понимаю, что это я. К несчастью, я не могу сделать вид, что меня ничего не касается, потому что мне, как и Кате Мухиной, приговор уже подписан. Я не могу изменить решение суда. Но я могу уничтожить судей – раз и навсегда.
Я могу спасти только сама себя. Если у меня получится. Если мне не изменит мое необыкновенное везение. Если я все правильно рассчитаю, но ведь я могу рассчитать и неправильно. И что тогда?..
Впрочем, совершенно очевидно – что.
Она прищурилась – в зеркале к ней подходил Ястребов, один в пустом коридоре, похожем на коридор, ведущий к райским чертогам. Говорят, у каждого свой рай.
Инне хотелось, чтобы в ее раю вместо тропических растений, белых роялей и драгоценных камней были ледяная горка, горячий чай с лимоном, золотистые пироги, смешная кудлатая собака, пара кошек, теплый плед, огонь в камине, лиственничные стены, новогодняя елка в огоньках, коробки под ней в бантах и лентах, метель, трущаяся о дом, как медведица, белобрысый мальчишка, читающий на ковре растрепанную книжку – рядом красное надкушенное яблоко! – и этот мужчина, что подходит сейчас из глубины стекла. Нереальный, потому что он существует только там, внутри. Здесь, снаружи, кто-то совсем другой.
– Привет.
– Привет.
– Ты заблудилась?
– Нет. У меня голова немного закружилась. Наверное, от этого дурацкого лифта.
– Что случилось?
Она оторвалась от того, который был в зеркале, и посмотрела на того, который стоял у нее за спиной.
– Ничего.
– Не ври, – сказал он устало. – Я же вижу.
– Мне нужно с тобой поговорить.
Он мазнул взглядом по папкам и опять уставился ей в лицо.
– О делах?..
Где-то близко играли в бильярд, слышались негромкие приятные удары костяных шаров, и восклицания, и быстрая английская речь.
– О жизни и смерти.
Ястребов нисколько не удивился.
– Вот так сразу, о жизни и смерти? – уточнил он насмешливо. – Ну, хорошо.
Он вытащил у нее из-под мышки папки и за руку, как девочку, повел за собой.
– Только сначала я должна почитать, – выпалила она ему в спину, как только дверь за ними захлопнулась. – Недолго.
– Это? – Он кинул папки на роскошный письменный стол.
– Да.
– А что здесь?
– Я сама пока не знаю.
– А где ты это взяла?
– Украла, – хладнокровно заявила Инна. – Из одной скверной квартирки на улице Чернышевского. Дай мне чаю. Или здесь дают только «Наполеон» восемьдесят второго года?
– Здесь дают даже первач, если кому надо, – пробормотал он. – А поесть? Хочешь?
От его тона заботливого мужа она вдруг почувствовала, что устала, ужасно устала, так, что сейчас заплачет от того, что у нее нет больше сил, от боли в разбитой коленке, от звука выстрелов, который словно сам по себе возникал в голове, снова и снова, и она – сильная женщина! – ничего не могла с этим поделать!
Осталось совсем немного. Она справится. Она всегда со всем справлялась – в одиночку. С тех пор как ей исполнилось восемь лет.
– Мне чаю, и больше ничего не нужно. Где я могу… сесть?
– Где угодно. Или тебе нужно уединение?..
– Хотелось бы.
– Тогда в кабинете.
Он даже дверь за ней закрыл – вот какой деликатный политический противник ей попался!
Она рассеянно огляделась и по своему обыкновению не замечать того, что ее не интересовало, не заметила ни богатых стен, ни лепных потолков, ни бронзовых штучек – только громадный письменный стол, а на нем бумажные горы, реки и берега.
Он не стал ничего убирать. Потому что доверяет? Или потому, что не принимает ее всерьез? Или потому, что знает – Инны Селиверстовой больше нет и то, что она дышит, ходит, смотрит, на самом деле ничего не значит?!
Она не стала устраиваться за столом. Она села на пол и проворно развязала свои папки. Их было всего
