Нет, все-таки она не могла его вспомнить – может, врет, что был папиным охранником? Он оказался большим – череп почти упирался в крышу, – то ли лысым, то ли бритым. Длинный нос, квадратные щеки, возраст определить невозможно. Может, тридцать, а может, пятьдесят.
– Вы кто? – спросила у него Катя.
– Катерина Анатольевна, придите в себя, – произнес он твердо. – У вас дома кто-нибудь знает, что вы ушли?
– У меня дома все умерли, – печально проговорила Катя. – А муж от меня ушел. К такой, знаете, с малиновыми волосами и двумя звездами на попе. Попа зеленая, а звезды серебряные. Он сказал, что ей негде работать и я должна отдать им квартиру. Она художник, ей надо рисовать. А вы правда у папы работали?
– Странно, что вы меня не помните.
– Не помню, – призналась Катя.
Машина проехала немного и остановилась. Он открыл дверь.
– Куда вы? – перепугалась Катя.
– Ворота закрыть. Не волнуйтесь.
И она послушно перестала волноваться и закрыла глаза. Она всегда была послушной девочкой.
Он вернулся, сел, и машина тронулась.
– Почему вы решили, что за вами кто-то идет?
– Я слышала, – удивилась Катя. – Я слышала и знаю, что он шел, чтобы меня убить.
– Кому нужно вас убивать?
– Я не знаю. Мама сказала, что должна поговорить с Инной Селиверстовой, и ушла. А утром мне сказали, что она умерла. Вдруг ее убили?
– С кем?! С кем поговорить?!
– С Инной Селиверстовой. А вы ее знаете? Вы у нее тоже были начальником охраны?
Он покосился на нее.
– Послушайте, – вдруг сказал он, – неужели не помните? Вы были в восьмом классе, и вас отправили на практику в колхоз. У вас сразу же украли кроссовки и деньги, и я приехал вас забирать. Меня ваш отец послал.
Она смотрела на него как зачарованная – словно он неожиданно вернул то, что вернуться не могло никогда: летний луг, платье в горошек, отцовское плечо и запах березового полена.
– А как я вас учил на канат лезть? У вас должен был быть зачет по начальной военной подготовке. Мы учились разбирать «калаш» и лезть на канат.
– Что такое «калаш»?
– Автомат Калашникова. А однажды на Восьмое марта мы с мужиками вашей маме достали нарциссы, а оказалось, что у нее эта… как ее… аллергия на пыльцу. Она весь день плакала, чихала и благодарила нас за внимание.
Катя все смотрела.
– Вы Глеб Петрович, да?
Он с силой выдохнул:
– Да.
– Но вы потом куда-то делись.
– Меня перевели.
– Зачем?
– У нас так положено. Меня повысили в звании и перевели.
– Может быть, если бы не перевели, с папой бы ничего не случилось.
Глеб Звоницкий тоже был уверен, что, если бы он был рядом с губернатором, все вышло бы по-другому. Странно, что она об этом сказала, эта потерянная девочка, которую он помнил с бантами и нелепым «конским хвостом» на макушке – тогда все подрастающие красотки носили «конские хвосты».
Машина еле ползла между сугробами. Он не представлял, что ему теперь с ней делать, и тянул время.
Что она может знать о смерти своих родителей? Почему не в себе?.. От горя? Или она… давно не в себе?
– Вы только не везите меня домой, – попросила она, угадав, о чем он думает. – Там мой муж. Он приехал делить со мной квартиру, я знаю. Им негде рисовать, а папы теперь нет. Знаете, я даже хотела его убить, мужа то есть. А потом мне стало так страшно, потому что мне кажется, я видела, как убили маму.
– Видели?!
– Да. Как будто я там была. Как будто я и была убийцей. Понимаете?
Она ненормальная. Она не просто не в себе, она ненормальная.
