– Инна Васильевна!..
Голос как будто знакомый и в то же время…
– Кто это?!
– Инна Васильевна, это Глеб Звоницкий.
Господи, какой еще Глеб?..
В следующую секунду рассудок вернулся к ней так же внезапно, как и покинул. Она бросилась к дверям и распахнула их одну за другой.
На крыльце топталось много народу, по крайней мере ей так показалось с испугу.
– Глеб?!.
– Я. Вы меня не узнали?..
Конечно, она его узнала. Как она могла его не узнать! Но за спиной у него был еще кто-то.
Огромная тень надвинулась на нее, Глеб посторонился, пропуская кого-то, и в желтом круге фонаря, раскачивающегося на своих цепях, Инна с изумлением и ужасом узнала… губернаторскую дочь.
– Что происходит?
– Инна Васильевна, я вам сейчас все…
Катя вышла из-за спины Глеба и сказала очень вежливо:
– Дело в том, что мне никак нельзя домой. Я попросила Глеба Петровича куда-нибудь меня отвезти, и он привез к вам. Я прошу прощения за беспокойство.
– Ничего-ничего, – пробормотала ошарашенная Инна и спохватилась: – Проходите, пожалуйста!..
Первой зашла Катя и остановилась, с любопытством глядя по сторонам.
– Знаете, у вас совершенно так же, как у нас, – сообщила она и тряхнула непокрытой головой, – только вот тут у нас шкафчик, а там еще одна дверь.
– Да, – согласилась Инна и за Катиной спиной вопросительно кивнула Звоницкому. Тот пожал плечами и скорчил неопределенную гримасу.
Катя нагнулась, расстегнула ботинки и стащила их один за другим.
– У вас так тепло. – Она улыбнулась. – На улице… мороз.
– Да, холодно сегодня.
Инна смотрела на ее ноги. Колготки порвались, и красный наивный большой палец торчал из черного нейлона. Губернаторская дочь ничего не замечала.
Инна пошарила на обувной полке, смутно сожалея, что у нее нет уютных меховых тапочек с собачьими мордами. Кажется, когда-то она о них уже грустила.
– Катя, наденьте. Если у вас замерзли ноги, я могу проводить вас в ванную. Вы погреетесь.
– Не нужно, спасибо, – живо отозвалась Катя. – Я бы чаю выпила.
– Ну конечно. – Инне не нравился ее тон, не нравился ее вид, не нравилось, что она вообще оказалась у нее в доме – это словно еще приближало к ней беду, и без того очень близкую!
Она ушла на кухню, поставила чайник и оглянулась, заслышав шаги.
– Глеб, откуда ты ее взял?
– Я взял ее под своим забором, – он быстро оглянулся и снова посмотрел на Инну. – Она сказала, что ушла из дома и что она не может туда вернуться потому, что ее убьют.
– Что?! – вскрикнула Инна и тоже посмотрела в коридор.
Катя где-то далеко говорила нежно:
– Киска. Хорошая киска. Красивая, умная.
– Инна Васильевна, за ней действительно кто-то шел.
– Кто шел?
– Не знаю. Я видел только, что на улице кто-то стоял, когда я выезжал. Я на всякий пожарный по городу малость покатался, прежде чем сюда приехал.
Лучше бы ты вовсе не приезжал, быстро подумала Инна.
– Она сказала, что Любовь Ивановна вчера ушла, чтобы встретиться с вами, и не вернулась. Вы об этом знаете? Ну, о том, что она хотела с вами увидеться?
О да. Инна об этом прекрасно знала.
Звоницкий беспокойно следил за ней – ему было неловко, что он втягивает Инну в проблемы, и одновременно он испытывал облегчение, потому что теперь не нужно одному отвечать за губернаторскую дочь. Когда-то он усадил ее в обкомовскую «Волгу», захлопнул дверь, налил из термоса горячего чаю и выдал огромный ломоть пирога, который сунула ему с собой Любовь Ивановна, уверенная, что «ребенок с голоду пропадает», – и все ее проблемы решились сами собой. Вернее, он, Глеб, решил их.
Все стало по-другому. Девочка выросла, погрустнела – крепкие красные сибирские щеки превратились во впалые, бледные «петербургскою бледностью». Вместо «конского хвоста» из тяжелых вьющихся волос – колечки до ушей, делавшие ее похожей на француженку, насколько Глеб Звоницкий их себе представлял. Теплый черный свитер с высоким горлом – а шейка тоненькая, с синей жилкой под самой скулой. Жилка
