– Он был… сильно пьян?
Катя скривилась:
– Как обычно. И мама не поехала. Пешком пошла. Водитель куда-то подевался, сразу после кладбища. Мама сказала, что так теперь будет всегда, потому что никому мы не нужны.
Это точно, подумала Инна. Никому вы теперь не нужны.
– А бумаг этих я не видела.
– Инна Васильевна, – осторожно спросил Глеб Звоницкий, – о чем вы говорите? Какие бумаги?
– Я сама не знаю, – призналась Инна. – И больше ваша мама точно не говорила ни про преступление, ни про наказание, да?
Катя покачала головой и с досадой заправила за ухо выбившуюся прядь.
– Она сказала, что мы и так достаточно наказаны. Я думаю, это она про Митьку. И еще спросила, помню ли я Машу Мурзину. Я сказала, что помню.
– Кто такая Маша Мурзина?
– Она утопилась, – объяснила Катя. – Давно, лет двадцать назад. Папа сердился, что отец Василий велел ее за оградой похоронить, знаете, как самоубийц хоронят.
У Инны что-то похолодело в голове, под самыми волосами.
Господи, какие странные, немыслимые петли. Двадцать лет назад Мухин сердился, что самоубийцу Машу похоронили за оградой. Вчера похоронили его самого – в ограде, все как полагается и даже «с почестями», – но тоже «как самоубийцу».
Инна налила в чайник воды из канистры. Это была особая вода, Осип ездил за ней далеко. Из Енисея вырезали кусок, белый ледяной кубик, заворачивали в брезент и привозили в город. Инне казалось, что это самая лучшая вода на свете, куда там «Эвиану» с «Виттелем»!
– Катя, а почему Любовь Ивановна вспомнила про… Машу? Вы не знаете?
Катя покачала головой – нет, не знает.
– Ну, хоть о чем вы говорили в тот момент?
Катя еще немного подумала.
– О том, что бог троицу любит, и о том, что наказаны все трое. А вот теперь и отец.
– Кто – трое? Какие трое?
Катя покачала головой.
– А от меня муж ушел, – сказала она внезапно. – Давно, еще летом. Мама меня утешала, говорила, что он побегает и вернется. Но он не вернется, я знаю. У него теперь Илона, художница. Ей надо рисовать, а Генке нужна моя квартира. Для Илоны.
Инна всегда соображала очень быстро.
– Квартира принадлежит вашему отцу?
– Ну, конечно. А теперь мне.
– Вам, – повторила Инна.
Пришел Тоник, сел рядом с Джиной и зевнул во всю пасть. Глеб Звоницкий посмотрел на Инну.
– А это мальчик или девочка? – спросила Катя про Тоника.
– Это он. Тоник.
– А куда вы деваете котят?
– У них не бывает котят. Мне пришлось сделать им операции. – Инна словно оправдывалась. – Я везде вожу их с собой, с котятами я бы не справилась.
– Жаль, – сказала Катя. – Я бы взяла котенка.
– Ваш муж был на похоронах?
– Нет, он только сегодня прилетел. Наверное, узнал, что мама умерла.
Инна достала с полки три кружки – из одной недавно пил Ястребов Александр Петрович – и поставила на стол. Потом подумала и переставила: ту, из которой он пил, взяла себе.
– Во сколько московский рейс прибывает? – спросила она у Глеба.
– Московский – вечером. А… ваш муж разве из Москвы летел?
– Не-ет, – удивилась Катя, – из Питера.
– Питерский прилетает часов в одиннадцать с копейками. Сообщили о смерти часа в три дня. Он не мог знать, что… умерла ваша мама. Он в это время летел, – сказал Глеб.
Катя пожала плечами:
– Может быть, и не знал.
– Значит, на похороны отца он не прилетел, а на следующий день прилетел, – подытожила Инна. – И он хочет получить вашу квартиру. А как его зовут?
– Генка.
