А если убийца решил, что пришел ее срок, открыл дверь тем же самым ключом, что открывала мнимая горничная, и выстрелил Кате в висок, приняв ее за Инну?! Или… или он мог убить ее как случайного свидетеля. Он знает, что в этом доме никого не бывает, когда хозяйка на работе, решил приготовиться, и столкнулся с Катей, и убил ее.
Выстрелом в висок.
– Катя, где вы?!
Ладони стали мокрыми, и инстинкт самосохранения уже не просто вопил – он визжал и катался по полу, требуя, чтобы Инна немедленно вышла из дома, позвала охрану, позвонила Осипу!.. Впрочем, Осипу звонить нельзя, он может оказаться… он может оказаться убийцей, и тогда…
Способность соображать вернулась к ней моментально. Она закрыла глаза – и открыла их, уже соображая.
Прежде всего она приказала заткнуться инстинкту самосохранения и даже поддала ему ногой, после чего он взвизгнул в последний раз и убрался в свой уголок мозга.
Так. Что теперь?..
Одежда! Ну, конечно же!
Катина темная длинная шуба и легкомысленные европейские ботиночки были на месте. Значит, никуда она не ушла. Значит, она здесь, в тишине и глубине дома. Значит, просто не слышит.
Или лежит на ковре, смятой щекой на кисельной розе, с крохотной ровной черной дыркой в виске.
Снайпер?.. Где он? Поджидает Инну или ушел, отложив работу на завтра?
Нет. Она не станет бояться. Она не даст страху загнать себя в угол. Она гораздо сильнее, чем думает ее противник, уже все за нее решивший!..
– Катя!
Кажется, на втором этаже был свет, то ли в спальне, то ли в ванной, и Инна двинулась к лестнице, зажигая лампы везде, где только можно.
Примерно с середины лестницы она услышала отдаленный ровный шум воды в трубах и некоторое время стояла, прислушиваясь. Больше ни шороха, ни звука. В спальне свет не горел.
– Катя!
Инна на цыпочках перешла площадку, открыла дверь в темную спальню. Длинный и узкий желтый луч лег на пол, пересек кисельную розу и другой длинный и тонкий луч, шедший из двери в ванную. Шум воды стал слышнее.
В спальне никого не было, и все же она долго не могла решиться преодолеть эти несколько шагов до двери в ванную. Балкон с видом на зиму, на Енисей, застывший твердыми ледяными языками, на крошечный участок с беседкой внизу – весной и летом там жарили шашлыки – был совершенно открыт, и Инна знала, что поймать ее движение, когда она побежит через всю комнату к ванной, ничего не стоит.
Стекло тихо ахнет, осыплется холодными и острыми кусками, и ветер пойдет гулять по спальне, как метлой выметая из нее тепло, и к утру под подоконником наметет небольшой сугроб – только Инна ничего этого не увидит, потому что люди с дыркой в виске уже больше ничего не видят и не слышат. По крайней мере, на этом свете.
И все-таки она решилась. И пошла, а потом побежала, и оказалось, что это очень быстро, всего несколько шагов – добежать до ванной, и Инна ввалилась в тепло, в яркий свет и влажный запах шампуня и чужих духов.
Катя лежала по шею в мыльной пене.
Вид у нее был распаренный и очень живой. Просто на редкость живой.
– Катя, черт вас побери!
Губернаторская дочь подскочила, выплеснув на пол изрядный ком пены.
– Катя, почему вы не отзываетесь?!..
Вопрос был глуп. Она не слышала Инниных призывов, потому и не отвечала.
– Вода шумит, – сказала Катя. – Я не ждала вас так рано. Я была уверена, что успею.
Этот светский тон из середины пенных развалов, это легкое удивление, поворот головы развеселили Инну.
– Я вас потеряла, Катя. Не могла найти.
Катя вытерла мокрую щеку, сделав ее еще более мокрой.
– Я приготовила ужин. Думала, что дождусь вас, мы поужинаем и я пойду. Я и так целый день прячусь, а мама… опять осталась одна.
– Еще Глеб должен приехать, – сообщила Инна. – Я пойду вниз, а вы не торопитесь. Хотите, я дам вам джинсы и свитер?
– Что вы, Инна!.. – ужаснулась Катя. – Разве на меня налезут ваши джинсы?!
– Я не предлагаю вам свои. У меня есть джинсы бывшего мужа. Они совершенно чистые и новые. Он, по-моему, ни разу их не надевал, но Аделаида Петровна все равно постирала. И свитер есть. Английский кашемир.
Неизвестно, зачем это было добавлено, наверняка Кате наплевать на то, из какого он кашемира и из кашемира ли вообще, но Инне вдруг так жалко стало давать ей этот свитер, купленный для мужа в уютном маленьком магазинчике, где на полу лежал коричневый ковер и стояла белоснежная смешная овечка! Она так старательно его выбирала, так радовалась, так серьезно соображала, какой цвет больше пойдет к его
