– А кто считает, что вы дура?
– Мой муж. Он говорит, что со мной нельзя иметь никаких дел, потому что я идиотка. И никто со мной не дружит, потому что идиотка. И никто не может меня любить, потому что…
– Вы идиотка, – закончила за нее Инна. Она вдруг стала подозревать, что так и есть на самом деле.
Катя помолчала.
– Люди, которые находятся с нами на одном… уровне, мне совсем не интересны, – вдруг призналась она. – Я не катаюсь на горных лыжах, не училась в Сорбонне, не говорю по-японски и еще не знаю и не делаю тысячу разных вещей, которые нужно делать, чтобы тебя уважали в таких компаниях. Мне лень и скучно. Люди, которые… не находятся с нами на одном уровне, озабочены, чем бы накормить детей и на что купить ботинки, а у меня машина за пятьдесят тысяч долларов.
– Вы так говорите, словно вас это расстраивает.
– Да не расстраивает! Но у меня… правда никого нет. Дружила в школе с Лилей Лазаревой. Она теперь замужем за военным. Он пьет, бьет ее, а она от него не уходит, потому что некуда. Разве она может со мной дружить?..
– Поместите объявление, – буркнула Инна. Подобные разговоры всегда ее раздражали. – Одинокий крокодил мечтает завести друга.
Катя посмотрела на нее с печальной укоризной.
– А когда муж ушел, у меня что-то стало… с головой, словно я вижу себя сверху. Будто я не внутри, а снаружи, понимаете?
Инна настороженно покачала головой.
– Папу когда хоронили, мне казалось, что я над кладбищем, довольно высоко. И всех вижу – и вас, и дядю Сережу, и маму, и Митьку. Я даже им потом сказала…
– Кому – им?
– Маме, дяде Сереже и Митьке, он еще трезвый был. Мама заплакала, сказала что-то про наказание, а дядя Сережа расстроился. Он вообще нас очень любит.
– А ваш брат?
– А Митька не слушал. Ему, наверное, выпить хотелось, а мама его караулила, чтобы он хоть не сразу… понимаете?
– Понимаю.
– Она все надеялась, что мы его в Питер заберем, найдем ему там работу и станем жить втроем…
Катя вдруг ногтями одной руки впилась в другую – сильно. Когда пальцы разжались, Инна увидела четыре полукруглых красных следа, она содрала кожу до крови, но справилась с собой, и голос ее звучал достаточно спокойно.
– Я теперь осталась совсем одна. Митька ведь тоже… пропал. Этого только мама не понимала, все надеялась, а я-то знаю, что он пропал.
– Катя, – осторожно спросила Инна, – а когда Любовь Ивановна ушла на встречу со мной, ваш брат где был?
– Не знаю. Он на даче остался, но он уже был… никакой, вы же видели.
– Видела.
– Ну вот. Я ждала ее, ждала, потом я дяде Сереже позвонила. Он сказал, чтобы я не волновалась, что маме, может, просто надо одной побыть…
– А вы ему… сказали, куда она пошла?
– Я сказала, что к Митьке в квартиру, что ей вещи надо собрать, потому что мы все вместе уезжаем в Питер.
– А почему вы Якушеву не сказали, что Любовь Ивановна должна там встретиться со мной?
Катя пожала плечами – этот вопрос ее нисколько не занимал.
– Мама просила никому не говорить, я и не сказала. Но дядя Сережа ни при чем, это точно! Они с папой еще в совпартшколе вместе учились, и маму он любит, и нас.
– Я знаю, – согласилась Инна.
– Ну вот. Он приехал еще до света и сказал, что мама умерла. От сердца. Прямо у Митьки в квартире. И больше я почти ничего не помню, Инна Васильевна. Помню только, что шла по какой-то улице, по доскам, собаки лаяли, и я думала, что это Альма. У нас собака была, Альма. Мы с Митькой ее нашли, и он принес домой. Она у нас двенадцать лет жила, и умерла. А мне показалось, что… Глеб говорил – фу, Альма! Я думала, это наша.
Зазвонил мобильный телефон. Катя замолчала и уставилась в пол. Инна взяла со стола легкую трубку.
– Инна Васильевна, это Глеб Звоницкий. Я на крыльце стою.
– Глеб, – быстро спросила Инна, – как зовут твою собаку?
– Кого?..
– Собаку твою как зовут?
Катя вдруг подняла голову и посмотрела на Инну с надеждой и страхом, словно от ответа на этот простой вопрос зависит вся ее дальнейшая жизнь, рассудок, все на свете.
