Визжащая куча-мала посреди бассейна как-то закрутилась, повернулась и определилась – на мелководье, как дядька Черномор из синя моря, поднялся Тимофей Кольцов, с которого скатывалась вода. В каждой руке он держал по мальчишке. Один был худой и длинный, а второй покороче и поплотнее. Ни один из них до воды не доставал, они висели, хохотали, брыкались, но олигарх за бока держал их крепко, вырваться не давал.
Пройдя вброд примерно метров десять, он свалил мальчишек в воду, нырнул и вынырнул у самого бортика, под ногами у поэтессы Цуганг-Степченко.
Подтянувшись на руках, он выбрался на бортик, сел и свесил ноги.
– Тим, полотенце дать?
– Не давать. И так высохну.
В кармане у Маши Вепренцевой вновь грянул марш.
День такой сегодня. Сплошные марши.
– Тимофей… Ильич… – пролепетала поэтесса, – это вы!
Олигарх на нее даже не посмотрел.
– Вы! – повторила поэтесса и даже глаза на секунду прикрыла от изнеможения чувств.
– А не похож разве? – буркнул Тимофей Кольцов. – Мишка, заплывай справа, справа заплывай! Смотри, он тебя обходит! А ты… – тут он повернулся к жене, как будто, кроме них, на лужайке больше никого не было, – а как второго мальчика зовут?
– Сильвестр.
– Сильвестр, а ты не поддавайся ему, смотри, оборону держи!
– Я держу!
– Пап, мы молодцы?
– Салаги вы, а не молодцы!
– Похвали их, Тим. Смотри, как они стараются.
Телефон в Машином кармане продолжал наяривать марш. Джентльмен на дорожке беззвучно хохотал, Нестор озирался, словно выбирая направление, куда ему сбежать побыстрее. Охрана была безучастна, Катерина безмятежна, ее муж мокр с головы до ног и практически гол, а Мирослава Цуганг-Степченко была на грани обморока. Или истерики.
Есть ли грань между обмороком и истерикой и если есть, какова она?!
Ах, как жаль, что нельзя досмотреть представление до конца, вот беда какая!.. Поминутно оглядываясь на «театр военных действий», Маша выбралась на дорожку, проскочила мимо джентльмена и рысцой побежала к дому, откуда ее все продолжал вызывать начальник.
Собственно, начальника она увидела на веранде с витражами. Лицо у него было желтым, а рубаха малиновой, и Маша не сразу поняла, что это именно от витражей. В руке он держал телефон.
– Дьявол тебя побери, Маша!..
– Не ругайтесь, Дмитрий Андреевич, я вам сейчас все…
Из распахнутых вглубь дома двустворчатых дверей, на ходу закуривая, вышел Илья Весник.
– А говорят, Кольцов приехал. Правда или нет, никто не знает?
– Я знаю, – сказала Маша. – Приехал.
– Откуда? Ты его видела?
– Он купается в бассейне, – сообщила Маша. – Со своим сыном Мишей. А его жена сидит в шезлонге.
– Какая осведомленность! – поразился Весник. – А нам его даже не показали! Кстати, я не знаю, как планируется обед, может, Тимофей Ильич с этим украинским кандидатом Головко будут отдельно обедать, и даже скорее всего. А мне бы надо с ним познакомиться…
Маша решила, что лучше не говорить Веснику о том, что с олигархом она уже познакомилась. Зачем понапрасну человека расстраивать!
– Наплевать мне на Кольцова, – пробормотал фрондер Родионов, – мне надо пару книг подписать, а ты шатаешься неизвестно где!
– Я сейчас их принесу, Дмитрий Андреевич!
– Да уж пожалуйста!
В это время со стороны бальной залы к ним приблизился еще один персонаж. Он не шел, а именно приближался – сияя улыбкой, безупречными зубами, безупречными волосами, безупречно отглаженным пиджаком. Маша скосила глаза. У Родионова пиджак был мятый. Льняной, летний, он становился мятым словно сам по себе, стоило только его надеть, но Родионову все это как-то подходило, и в мятом пиджаке он не выглядел… несвежим. Отглаженный персонаж, напротив, казался картонным, вырезанным из гламурного журнала.
Его звали Андрей Поклонный, и он был знаменитый актер.
Впрочем, когда он приблизился, оказалось, что улыбка относится не к Воздвиженскому и его компании, а к мобильнику, из которого, как видно, в ухо Андрею лилось что-то очень приятное.
– Ну, спасибо тебе, дорогой, – говорил он время от времени и с удовольствием взглядывал по сторонам, будто ожидая от окружающих, что они разделят его удовольствие. – Ну, спасибо тебе большое! Ну, а как же
