– Да вы не понимаете ничего, козлы, блин, уроды, вашу мать! Донцова у них на Елисейских Полях живет! Да пусть она хоть где живет, а я хочу найти ту суку, которая журналюгам стукнула, что мы разводимся! Матвей, найди мне ее!
Лида сжала и разжала кулаки, и глаза у нее вдруг округлились.
– Господи, – сказала она и посмотрела остановившимся взглядом, – Господи, что будет, когда узнает
Все это было так странно, так театрально, что Маша Вепренцева совсем перестала что-либо понимать.
«Но позвольте, – вдруг сказал кто-то у нее в голове, – нет-нет, позвольте!.. Вчера, еще до всех событий, я заблудилась на этом участке, как в лесу, и Лида Поклонная рыдала в кустах, из которых потом вылез Стас Головко! Вылез и пошел по дорожке, насвистывая, а я в это время пряталась за сосной и переживала, что все время из-за нее вылезает то бюст, то зад!»
– Лида, – спросила она осторожно, – а вчера… днем вы разговаривали с кем-то, я слышала. Вы говорили, что все не так, а ваш собеседник говорил, что у вас есть еще один день, а после этого он все возьмет на себя. О чем шла речь, Лида?
На протяжении этой короткой речи лицо у Лиды менялось, черты его словно застывали, и когда Маша во второй раз назвала ее по имени, она вдруг сорвалась с места, опрокинув стул, который сильно и гулко грохнул о паркет, как выстрелил.
– А-а!!! – завопила Лида. – А-а-а, с-сука!!! Это ты, ты, это все ты!!!..
И она вцепилась Маше в волосы.
Маша, которую отродясь никто за волосы не драл, так оторопела, что даже защищаться не могла. Лида драла ее за волосы, а она только хватала ее за запястья и пыталась если не притушить, то хотя бы отвести от себя ее гнев.
Притушил и отвел его Родионов, причем очень быстро.
Он очень ловко скрутил разъяренную львицу, подвесил ее на палку вверх ногами и понес к костру.
Ох, нет, нет, не понес, а просто толкнул на диван, а там и продюсер подоспел.
Маша потрясла головой, прогоняя видение связанной львицы. Перед глазами прояснилось. Продюсер хлопотал, делал знаки, чтобы поднесли воду, и махал Лиде в лицо стянутой со стола газетой. Милиционер на газоне обернулся, подумал и медленно пошел в сторону французского окна, выходящего прямо на лужайку.
– Лида, Лидочка, что с тобой?
– Да ничего! – с бешенством сказал Родионов. – Истерика у нее!
Нестор вернул на место упавший стул и пошел было из комнаты, но остановился, кажется, только затем, чтобы послушать и посмотреть, что будет дальше.
– Лида, – произнесла Маша и потрогала свою шею за ухом, где сильно саднило, – зря вы так перепугались. Я ничего особенного не слышала, я только хотела узнать, с кем вы разговаривали и почему у вас только один день. На что… один день?
– Воды! – крикнул Рессель, все хлопотавший около звезды. – Воды!
И метнулся куда-то, видимо за водой, зацепился за ковер, многострадальный стул накренился и стал валиться набок, и так грохнулся, что даже подпрыгнул.
Мирославин Казимеж снова вздрогнул и расплескал содержимое стакана себе на колени. Расплескавши, он стал судорожно отряхиваться пятерней, как малолетний ребенок. Мирослава под столом подала ему салфетку. «Чоловик» некоторое время изучал салфетку мутным взором, а потом взял ее и долго не знал, что с ней делать. Мирослава вырвала салфетку и быстро обмахнула его брюки.
Маша наблюдала за ними очень внимательно.
– Нэстор, будь ласка, водычки!
Нестор нога за ногу поволокся за водой, и разговор как-то сам собой угас.
Милиционер приблизился и стал возле окна так, чтобы получше слышать. Уши у него, казалось, пробуравили фуражку с высокой тульей.
Лида всхлипывала на диване, ее истерика казалась до крайности надуманной, высосанной из пальца. Маша Вепренцева потрогала свою шею, которая горела там, где Лида в нее вцепилась. Веселовский как ни в чем не бывало читал газеты, методично перелистывал страницы, которые приятно шуршали и время от времени закрывали его лицо до самого носа.
Мирослава – вот чудо из чудес! – к Лиде не подходила, посматривала на нее издалека, и непонятно было, с сочувствием или, наоборот, высокомерно, как умеют смотреть женщины, когда понимают, что у подруги «страшные проблемы».
«У тебя проблемы, а у меня нету!» – вот что означал такой взгляд в переводе, хотя, по мнению Маши, у Мирославы в данный момент была целая уйма проблем.
Уймища просто.
«Я с ней поговорю, – вдруг быстро решила Маша. – Она напугана и взволнована. В самый раз сейчас с ней поговорить. Только бы выбраться отсюда и ее как-то выманить.
А то ведь не станет она со мной разговаривать. Это они тут все звезды, литературные, да еще киношные, да телевизионные, а я кто?
А я секретарша. Никто».
– Что мы дальше делать-то будем, гений наш? – вдруг спросил Весник и утер туго накрахмаленной
