понимаешь это или нет? Скорее всего, заказное убийство. Политическое. Международное. Черт знает какое. Недаром Кольцов отсюда отчалил, как только понял, что случилось! Никому неохота быть в это замешанным, одной тебе, выходит, охота!
– Мне охота, – упрямо перебила его Маша.
– Маша!
– Дмитрий Андреевич!
– Марья Петровна, пока ты на меня работаешь, я запрещаю тебе заниматься всякой ерундой! Особенно ерундой… детективной!
– Как?! – поразилась бедная Марья Петровна. – Какой это… детективной ерундой?..
– Всякой… вот этой детективной ерундой! – Родионов оглянулся на китайского болванчика в кресле и подтолкнул Машу к высоким двустворчатым дверям. Она сделала шаг и остановилась. Он подтолкнул ее еще раз, она опять шагнула и остановилась. – Ты просто не понимаешь, что это такое!
– Дмитрий Андреевич, я все понимаю.
– Нет, не понимаешь! Это заказное политическое убийство! По-моему, ничего такого на Украине со времен Марины Мнишек не было!
– Марина была полячка.
– Иди ты в задницу, – предложил ей Родионов. Голос у него был злой. – Я с тобой не шучу, между прочим. И не думаю даже. Если ты… влезешь в неприятности, я тебя уволю. Ты меня знаешь.
– Знаю, – согласилась Маша Вепренцева.
– Вот и хорошо.
Они помолчали.
Родионов шарил по карманам просторной летней рубахи, искал сигареты. Маша искоса наблюдала за ним, порывалась продолжить дискуссию и никак не решалась.
Родионов обшарил все карманы, даже в джинсы залез, хотя там не было и не могло быть сигарет, и свирепо уставился на провинившуюся помощницу:
– Ну?!
– Что?..
– Ну, дай мне сигарету уже!
– Да, да, простите, пожалуйста! – спохватилась Маша и ловко выхватила из кармана пачку сигарет и зажигалку. Она смотрела, как его длинные пальцы выуживают сигарету, как крутят колесико зажигалки, и ровное, будто подтаявшее в солнечном свете пламя приближается к его лицу и словно отражается от свежевыбритой щеки. Он не любил бриться и, когда не нужно было «выезжать», не брился дня по три и зарастал гудермесской щетиной почти до глаз. Сегодня он был выбрит самым тщательным образом.
Родионов покосился на китайца Казимира Цуганг-Степченко и сделал длинную затяжку.
– Вы меня не поняли, Дмитрий Андреевич, – негромко и вкрадчиво сказала Маша. – Я вовсе не собираюсь расследовать заказное политическое убийство… всерьез.
– Маша, я не хочу это обсуждать. Мне все равно, всерьез или не всерьез.
– Дмитрий Андреевич, мы должны узнать, что здесь происходит, – упрямо договорила она.
Родионов моментально взвился на дыбы. Маша прекрасно знала, что возражать ему можно только до определенной степени. Ну раз, ну два, а на третий он обязательно выйдет из себя, станет орать, хлопнет дверью и повернется к ней и к человечеству оскорбленной спиной.
– То, что здесь происходит, решительно не наше дело, Марья Петровна! Я тебе уже один раз сказал и больше повторять не буду. Кивни, если ты меня поняла.
Маша исподлобья смотрела на него. Он ждал.
Она кивнула, а потом из стороны в сторону отрицательно покачала головой.
– И что это означает?
– Дмитрий Андреевич, я не хочу… лезть в политическое убийство, хотя я совершенно уверена, что никакое оно не заказное. Но… здесь происходит что-то совсем непонятное.
– Маша, здесь убили кандидата в президенты! Зарезали. Ты видела труп своими глазами. Что тут непонятного?!
– Все, – твердо заявила Вепренцева. – Все, Дмитрий Андреевич. Почему его убили на даче, когда здесь полно народу?! Что он делал на втором этаже, где одни спальни и больше ничего нет, ни гостиных, ни бильярда?! Он что, среди дня решил вздремнуть?! Это очень странно! Кто мылся в ванной, когда я искала свою комнату?! Куда делся нож? Если это был профессиональный киллер, почему он нанес ему двадцать семь ножевых ранений?! Почему он не стрелял из пистолета, как это обычно делают киллеры, а зарезал Головко?
Она перевела дыхание.
Родионов молчал.
Солнце светило, отражалось от хрустальных фужеров, рядами выставленных на буфете. Пахло травой, цветами и влажной землей, и солнечный зайчик зыбким пятном дрожал на потолке.
Май – самое лучшее время в жизни, когда все еще впереди.
Все впереди.
