Она сидела, положив ногу на ногу, туфелька болталась на носке, поблескивала пряжкой. Наманикюренными пальцами Лида перебирала газетные страницы, и на лице у нее была написана скучнейшая скука.
Приятный женский голос защекотал родионовское ухо, и про Лиду он моментально позабыл.
– Ваш телефон находится в режиме ожидания, – плавно говорили в трубке, – пожалуйста, дождитесь подключения.
Весник вечно экспериментировал со всякими новомодными электронными наворотами, а Родионов согласно правилам игры, им же самим и установленным, даже файл не всегда мог отыскать в своем компьютере!
– Ваш телефон находится в режиме ожидания. Пожалуйста, дождитесь подключения.
Нужно позвонить Маркову, чтобы тот нажал на какие-нибудь кнопки – или как принято говорить, рычаги, что ли? – и они сегодня же смогли бы вернуться в Москву. Маше нельзя здесь оставаться. Нельзя, и все тут.
Впрочем, неизвестно, будет ли в Москве безопасней. Если убийца видел ее, значит, найдет и в Москве. Зачем только их понесло в этот самый Киев?! Сидели бы все дома, писали бы свои книжки, варили бы свой кофе и снимались в шоу у Андрея Малахова, и все было бы как всегда, спокойно и приятно.
– Ваш телефон находится…
– Давай, – процедил Родионов, – давай уже подключайся, хватит болтать!
Словно услышав его призыв, плавный голос поперхнулся какой-то буквой, в трубке щелкнуло, и Родионов сказал:
– Але!
– … на меня пока никто не выходил, – быстро проговорил ему в ухо Весник. – Мы по-прежнему в этой Конче-Заспе, и нас отсюда не выпускают. Я думаю, что он еще не догадался, хотя, мне кажется, что-то такое он подозревает, не дурак же, на самом-то деле!
Родионов не слышал, что именно говорил собеседник Весника, но Илья возразил энергично, хотя и приглушенно:
– Как мне его изолировать!? Прирезать, что ли, как Головко? – Опять короткая пауза, и снова: – Я знаю, что этого допускать нельзя, знаю, знаю. Я постараюсь… без членовредительства. Да, и с ним все время Маша, ты же знаешь. Хорошо, тогда до созвона.
Тут опять что-то щелкнуло, и голос Весника, совсем другой, привычный, с всегдашней иронической интонацией сказал громко:
– На проводе!
– Илья?
– Родионов, твою мать, а ты кому звонишь? Не мне, что ли?
– Тебе, – ответил Родионов. Мысли собирались с трудом, как птицы, привязанные за разные ниточки, они рвались прочь, и он не знал, как их остановить, как заставить себя подумать трезво.
– Я… Машу потерял, – сказал он с трудом. – Ты ее не видел?
– Да куда она денется с подводной лодки, эта твоя Маша? – весело удивился Весник. – Никуда не денется! Слушай, Родионов, может, нам виски дернуть, а? Все равно сегодня никуда не двинемся! Так, может, дернем?
– Дернем, – согласился Родионов. – Только мне сначала надо Машу найти.
– Чтобы она тебе компьютер в розетку включила? – поинтересовался Весник и захохотал. – Сам не сообразишь? А там, знаешь, такая пластмассовая штучка есть, а на ней два штырька. Вот эти два штырька суешь, тудыть тебя так и эдак, в дырочки. Ты умеешь всякие штучки в дырочки совать, гений ты наш?
– А ты где, Илья?
– Да я у себя в комнате. На диване лежу. Думаю, может, мне искупаться сходить, а потом нажраться до бесчувствия, как этот самый Казимир Малевич, а?
– Цуганг-Степченко, – поправил Родионов машинально. – Если увидишь Машу, попроси ее меня найти.
Лида у него за спиной длинно и скептически вздохнула.
Родионов сунул трубку в карман и вышел на лужайку.
Где она может быть? Куда она подевалась?! В бассейне? В своей комнате? В парке?!
Давным-давно он забыл чувство страха. Что-то из детства вспоминалось ему, когда он думал или писал про страх. Что-то угрожающее, залитое электрическим светом, острое, как вилка.
Вилка запомнилась ему, и это было страшно.
Отец был пьян – не слишком сильно, ровно настолько, чтобы прийти в бешенство от не понравившегося ему слова, или взгляда, или вздоха. Когда он бывал сильно пьян, то валился и спал где придется, и приходилось переезжать из комнаты в комнату, потому что он часто засыпал на Диминой кушеточке, и тогда Родионов ночевал с матерью, и это было просто замечательно. Ничего лучше невозможно было придумать, чем в стельку пьяный отец, потому что тогда у них бывал свободный вечер. Самое главное умудриться не разбудить его, и они пили на кухне чай и старались не греметь посудой и разговаривать не слишком громко, чтобы он не проснулся.
Когда он бывал пьян не слишком, скандал начинался, едва он переступал порог. Он привязывался к матери по любому поводу, да и без повода тоже, швырялся одеждой и тарелками, стучал ногами, выкрикивал оскорбительные, непоправимые, как всегда казалось Родионову, слова и утром как ни в чем не бывало приходил завтракать, был благодушен и отчасти даже смущен.
