– Хорошо, я. И непонятно, на самом деле, откуда твои сородичи могли узнать о поездке.
– Они не сородичи!
– Ну хорошо, хорошо. Значит, накануне нашего отъезда сестра к тебе приходила и требовала денег. Кстати, ты дала?
Маша Вепренцева кивнула.
– Ладно, – сказал Родионов решительно. – С этим самым шантажом мы разберемся в Москве, на свежую голову. А сейчас нам нужно понять, кто прикончил Головко, пока он не прикончил тебя, любознательная ты моя. Если Нестор журналист и собиратель сенсаций, значит, информацию про развод в прессу сдал именно он. Нужно понять, почему это приводит в такой ужас Лиду Поклонную и не замешан ли тут старший Головко, которого зарезали.
– А младший вчера поссорился со своей сильфидой, – подхватила Маша. – Причем серьезно поссорился, она сегодня даже к завтраку не вышла, ее никто не видел.
– Может, ее тоже зарезали? – пошутил Родионов и, взглянув на Машино лицо, понял, что пошутил неудачно.
– И Весник, – подхватила Маша. – Я так и не поняла, зачем он полетел с нами.
Тут Родионов вдруг вспомнил. Он же слышал разговор, когда телефон подключил его к линии, по которой разговаривал Весник, и ничего хорошего не было в услышанном, и ему не хотелось рассказывать о нем Маше, потому что Весник был друг, а не враг, единственный, кроме них двоих, проверенный человек в этом странном доме. И, рассказывая – Родионов все-таки решился, – он все время чувствовал себя предателем, как будто предает друга, и это было гадко, скверно, но ничего нельзя было поделать.
– Странно, – выслушав его, сказала Маша. – Очень странно. Выходит, у него здесь какая-то определенная цель, о которой мы ничего не знаем, правильно? И кто это на него должен был… выйти? Он же сказал – на меня еще никто не выходил, да?
– Ну да.
– Может, спросить у него? Просто спросить, а?
Родионов подумал немного и потушил сигарету.
– Так мы и сделаем. Пошли.
– Дмитрий Андреевич, почему вы кидаете бычки в вазу?
– Да потому что здесь нет пепельницы!
Родионов знал, что Маша терпеть не может, когда он сует окурки в цветочные горшки и кофейные чашки, и дома старался никогда этого не делать, потому что она немедленно кидалась убирать, и ему становилось стыдно. Вот и сейчас она подхватила со стола вазу, на плоском дне которой болтались два его окурка, и понеслась вокруг стола, выискивая мусорную корзину. Корзина нашлась далеко под столом, и Маша полезла под стол, пыхтела там некоторое время, а потом затихла.
– Маша?
– А!
– Маша, ты там навеки поселилась?!
Она вылезла из-под стола без всякой вазы, но с кучкой каких-то цветных обрывков, стиснутых в кулачке.
– Господи, что ты там опять нашла?! Что ты шаришь по чужим помойкам уже второй день!
– Не знаю, – сказала она. – Кажется, это фотография.
Она снова нырнула под стол и вытащила на свет божий корзину – обыкновенную кабинетную корзину, сплетенную из тонкой проволочной сетки, абсолютно пустую. Несмотря на то, что она была пуста, Маша перевернула ее и потрясла, а потом посмотрела на то место, куда, по ее мнению, должны были высыпаться невидимые вещественные доказательства.
Родионов подошел и присел на корточки рядом с ней.
Разноцветные кусочки, не слишком мелкие, и впрямь были похожи на разорванную фотографию, глянцевые, блестящие.
– Кто-то рвал здесь фотографии? – вывернув шею, Маша посмотрела на него. – Бросал под стол?
Родионов пожал плечами.
Чем дальше в лес, подумалось ему, тем больше дров.
Нет, не так.
Чем дальше в лес, тем яснее пень, так будет по-современному.
Он вытряхнул у нее из ладони обрывки и разложил их на ковре, цветной стороной вверх. Маша дышала у него за плечом.
– Надо спросить у горничной, во сколько она убирается. Или у них не одна горничная?
– Наверняка целый штат, – задумчиво сказал Родионов. – Вот это вроде верх, да? Край ровный. Или низ?
– Нет, вот это верх, а это низ. Нога вроде бы, да?
– Что я делаю, что творю? – тоном старухи Пельтцер жалобно спросил сам у себя Родионов. – Вот этот подходит, или у меня галлюцинации?
– Нет, – живо отозвалась Маша, – никаких галлюцинаций, все правильно, Дмитрий Андреевич.
