– Живет. Я видел человека, который наблюдал за мной.
– Человека?! – переспросила Настя с изумлением.
– Просто силуэт в окне. У меня стопроцентное зрение, я начинал водителем, и мне никогда ничего не мерещится. На соседнем участке стоит совсем новая собачья будка, а собаки нет. Где она? Зачем ее прячут в доме? Почему она не бегает по улице?
– Может, это домашняя собака?
– Для домашней собаки незачем строить будку на улице. Второй момент. Твоя бабушка написала в дневнике, что ее беспокоят Настя, Сергей и Людочка. Предполагается, что мы знаем, из-за чего ее беспокоили Настя и Сергей. Настя – из-за Киры, а Сергей – из-за Муси. Правильно?
– Ты и про Мусю догадался?
– Я не догадывался, просто увидел, как они целуются у гаража. Я сидел в георгинах, а потом меня застукала тетя Александра и решила, что я собираюсь покуситься на единственное богатство бедной девушки.
– Кирилл!
– Ну вот, – продолжил он торопливо, – совершенно непонятно, кто такая Людочка. Я специально не спрашивал, но никто ни разу не упомянул в разговоре такое имя. Странно еще, что она упомянута вместе с вами. Как будто она родственница. Вспомни еще раз, у вас точно нет в семье Людочки?
– Нет, – сказала Настя задумчиво, – точно нет.
– Третий момент. Из одной арабской книги, которая досталась в наследство Сергею, вырваны листы. Так, что даже переплет развалился. Сергей эту книгу не читал, только картинки смотрел, когда был маленький, но полтора месяца назад брал ее в руки и утверждает, что она была целая. Кто и зачем вырвал листы из никому не нужной арабской книги? Что это за листы? Текста на них не было, потому что страницы идут подряд. Значит, иллюстрации? Какие?
– Ты думаешь, это имеет отношение? – спросила Настя с сомнением. – А она не могла просто так… испортиться?
– Просто так испортиться она не могла, – сказал Кирилл твердо, – если это совпадение, то какое-то странное. Эти книги простояли сто лет, и никто их не трогал. Почему на сто первом году из них стали что-то выдирать? Книги интересуют только Сергея. Больше того, только Сергей что-то в них понимает. Значит, их мог вырвать или сам Сергей, или еще кто-то, кому он про них рассказывал. Кому и что он мог про них рассказывать? Кроме того, он был слишком натурально изумлен и рассержен, когда обнаружилось, что в книге не хватает страниц. Значит, этот кто-то вырвал их без его ведома. Четвертый момент. Света разговаривала по телефону и сказала, что не хочет больше никаких темных дел. Хватит с нее и одного.
– Светка?! – ахнула Настя.
– О чем могла идти речь? Я подумал было, что о работе, потому что ни на какие серьезные дела у вашей Светы духу не хватит, но потом оказалось, что она работает в архиве, а там вообще никаких дел нет, ни серьезных, ни несерьезных.
– Господи, Светка?! – повторила ошеломленная Настя.
– Момент пятый. Владик сохранил всех старых друзей, то бишь сынков некогда высокопоставленных папаш. Они все процветают, по крайней мере, по Светиным меркам. Если Владик околачивается возле них, значит, у него есть какие-то деньги, или он оказывает какие-то услуги. Если у него есть деньги, то откуда? Из газеты про рок-н-ролл? В таких местах платят от силы полторы сотни. Если услуги, то какого рода? Ты не знаешь, он водит машину?
– Нет, по-моему.
– Раз не водит, значит, использоваться в качестве шофера для поездок к любовницам не может.
– В качестве шофера? – переспросила Настя.
– Ну конечно, – сказал Кирилл спокойно. – Водитель – это почти член семьи. Он знает, во сколько шеф ушел, во сколько пришел, сколько выпил, куда ездил и сколько там пробыл. Иногда это удобно для шантажа. Когда есть жена, например.
– Черт тебя побери, Кирилл.
– Момент последний, самый сложный. А может, и самый простой. Соня. Ты не знаешь, в истории с уголовником бабушка была на ее стороне или на стороне семьи?
– Ну… конечно, она была в ужасе. Она что-то про честь фамилии твердила, про женскую гордость, про то, что бросаться на первого встречного – недостойно. Это был, наверное, единственный случай, когда она была солидарна с тетей Александрой.
– Тогда вот тебе и мотив, – сказал Кирилл и потушил в пепельнице сигарету. – Ты только пока не пугайся.
– Ка… какой мотив? – запнувшись, спросила Настя.
Ей вдруг стало страшно и стыдно: она лежит голая в пятьсот седьмом номере «Рэдиссона» и слушает рассуждения чужого мужика о том, что кто-то из ее семьи может быть замешан в убийстве. Она села, придерживая на груди одеяло, и решительно обмотала его вокруг себя.
– Ваша Соня человек волевой и страстный. Она спасла семью от голодной смерти. Она уговорила Владика не бегать за отцом. Она заставила его угомониться, когда дело дошло до милицейского отделения. Она все тащит на себе и носит платья образца семидесятых годов. Она ненавидит свою мать.
– Она ей жизнь посвятила, а ты говоришь – ненавидит!
– Посвятила потому, что так понимает свой долг. Если она поймет, что ее долг в чем-то другом, ее будет не остановить. Зачем она отдала бриллианты оценщику? Зачем ей деньги так срочно, ведь она столько лет без них живет? Откуда у нее на пижаме собачья шерсть?
– Господи, какая еще шерсть! – пробормотала Настя с ужасом.
