– Что?
Но он молчал. Настя приподнялась и посмотрела на него. Он дышал ровно и почти неслышно, и рука, которую она положила на себя, стала очень тяжелой.
Она осторожно потрогала его голову, пытаясь определить размеры ран, но ничего не обнаружила.
Кто? Кто ночью ходит по ее саду и затевает что-то непонятное и страшное? Кто из близких и дорогих способен на преступление?
Откуда ждать удара? Когда он будет нанесен?
Настя лежала, рассматривала полог, слушала тишину дома, а потом заплакала и плакала, пока не рассвело.
Кирилл проснулся в двенадцать часов, да и то только потому, что Настя тянула его за ногу и что-то громко говорила. Со сна он не мог разобрать – что именно.
Голова болела так, что хотелось сунуть ее под какой-нибудь пресс, чтобы сдавило как следует и она болела бы не так сильно.
Похмелье?
Ах, да. Вчера ночью в саду его стукнули по затылку.
– Насть, подожди, – попросил он, плохо слыша себя, – я ни слова не понимаю.
– Голова болит? – спросила она, стоя в ногах кровати. Хоть бы подошла и пожалела его, что ли!
– Болит, – признался он жалобно, надеясь, что она подойдет и пожалеет. – Очень.
– У тебя мобильный телефон раз пять звонил. Я сунула его за диван. А семье сказала, что ты вчера бутылку виски выпил и теперь встать не можешь.
При мысли о вчерашнем виски Кириллу стало совсем худо.
– Мы его вместе пили, – с трудом выговорил он.
– Принести тебе кофе?
– Нет! – Только кофе ему не хватало! – Нет, спасибо. Я сейчас встану, схожу в душ и… съем чего- нибудь.
– Три корочки хлеба? – спросила Настя, не приближаясь.
Он оскорбился:
– Разве ты не должна ухаживать за мной и стать мне родной матерью? В конце концов, у меня был несчастный случай на производстве.
Настя улыбнулась, подошла поближе и потрясла его ногу, завернутую в одеяло.
– Как орудие производства? Болит?
– Болит, – признался Кирилл, – даже встать страшно.
– Принести аспирин? У мамы, наверное, есть. Или у Сони? Давай я принесу. Ты полежи пока спокойно, не вставай, я сейчас.
Лучше бы она его поцеловала. Впрочем, нет, не лучше. Он зарос щетиной по самые глаза, на затылке у него шишка, а вчерашний перегар можно поджечь и стать лучшим за всю историю человечества исполнителем номера «Глотатель огня».
Кирилл Костромин всегда старался выглядеть пристойно в глазах окружающих.
Едва Настя вышла, он поднялся и, охая, как больной старик, напялил джинсы и вынул из гардероба чистую майку. Он был уверен, что ему поможет душ, но до него нужно было еще добраться.
Приглушенно зазвонил мобильный, и Кирилл долго пытался сообразить, где он, и не сразу вспомнил, что Настя говорила что-то про диван. Телефон нашелся под толстой диванной подушкой.
Звонил Игорь Никоненко.
– Слушай, Кирилл, – начал он, едва поздоровавшись, – я думал, что от этого твоего Института патентоведения с ума сойду. Там сто подразделений, одно другого хуже. Светлана Петруничева работает в архиве группы патентных поверенных. Обычный работник, не хуже и не лучше других. В архиве самая молодая. Ничего особенного за ней не числится.
– Никакой уголовщины, ты это имеешь в виду? – спросил Кирилл, неуверенно пристраивая голову к вышитой подушечке. Держать ее самостоятельно он был не в силах.
– Никакой. А что? Должна быть уголовщина?
– Я не знаю.
– Ты там только самодеятельностью не занимайся, – проворчал Никоненко, понизив голос, – вы с Пашей очень любите, я знаю. Зачем она тебе, эта Петруничева?
– Мне просто нужно выяснить кое-какие обстоятельства, – объяснил Кирилл туманно.
– Ну да, – согласился Никоненко. – Есть одно обстоятельство, но оно к твоей Петруничевой прямого отношения не имеет.
– Какое?
– У этой группы патентных поверенных есть начальник. Его зовут Петр Борисович Лялин. Сорок пять лет, на этой работе три года. Во всех отношениях положительный мужчина.
– Ну и что?
