– Кирилл, замолчи. Ты не знаешь мою семью. Хорошо, что мама ничего не унюхала, она бы потом со мной неделю воспитательную работу проводила.
«Всемилостивый святой Петр, избави меня от жизни в большой семье, – подумал Кирилл. – Я уж лучше как-нибудь сам по себе».
Настя налила ему большую кружку горячего кофе и стала взбалтывать омлет в керамической мисочке. На громадной плите в плоском медном тазу кипело варенье, и пахло летом, черной смородиной, жарой – всем самым лучшим, что только есть в жизни.
– Что ты так смотришь? – спросила Настя и вылила омлет на сковороду. – Хочешь варенья?
Когда на этой самой кухне они пили кофе в первый раз, она плакала, и ночь за окнами была черна, и дом был суров, нелюдим и мрачен. А сейчас – распахнутые окна, солнечный свет на плиточном полу, веселый начищенный бок медного таза, близкие голоса в саду, и кофе кажется совсем не горьким, и лета осталось еще много, и жизнь продолжается, и, может быть, все будет хорошо.
От Питера до Москвы всего семьсот километров.
Он терпеть не может большие семьи.
Он никогда не рассказывал девицам о своем детстве и ни с кем из них не выпивал на двоих бутылку виски на ковре перед камином.
Он поставил на стол свою кружку, подошел к Насте, которая сосредоточенно смотрела на омлет, собрал в кулак ее волосы и потянул к себе.
– У тебя здесь есть Интернет? Или придется опять в Питер ехать?
– Есть. Дозвониться сложно, но можно попробовать. А что? Тебе нужно работать?
– Я в отпуске не работаю принципиально. – Гладкие волосы у него в ладони скользили и блестели, как будто перетекали между пальцами. – Мне нужно кое-что посмотреть.
– Давай посмотрим, – согласилась она и ловко переложила омлет в коричневую плоскую тарелку. Оглянулась по сторонам и продолжила шепотом: – Я утром ходила к дальней калитке и нашла в кустах доску. Я думаю, что тебя стукнули именно этой доской. Голова болит?
– Нет.
– Ты врешь.
– Я не вру. Тебе вовсе незачем было таскаться в кусты. Не нужно никому демонстрировать свою осведомленность и заинтересованность.
– Меня никто не видел.
– Я тоже думал, что меня никто не видит, когда сидел в кустах, – возразил Кирилл сухо, – тем не менее по голове получил. Настя, все серьезнее, чем нам кажется. Намного. И еще я думаю, что времени у нас мало.
– Что это значит?
– Тот человек теперь знает, что я за ним слежу. Он может думать, что я засек его случайно, когда курил на балконе, а может считать, что я его выследил. Он начнет действовать решительно, а мы пока не представляем себе, что это будут за действия.
Он доел омлет и налил себе еще кофе. Пожалуй, Настин кофе вполне можно пить, а не только использовать для утопления грешников.
– А Соня что?
– Ничего. Вяжет тете Александре пояс от радикулита. Про ожерелье молчит, как будто его вовсе нет. Владик острил утром, но папа велел ему заткнуться.
– Заткнуться? – переспросил Кирилл.
– Ну… не совсем заткнуться, но он сказал, чтобы Владик от нее отстал. Он и отстал.
– Насть, – спросил Кирилл, – а что за истории о том, будто бабушка отравила деда, чтобы закрутить роман с Яковом? Откуда Владик вообще это взял? Это что, когда-то обсуждалось или кто-то вспоминал? Он же не мог просто так придумать?
– Не было никакого романа! – ответила Настя сердито. Вскочила и помешала варенье длинной деревянной ложкой. – Конечно, он все придумал! Он все время врет и выдумывает.
– Что он врет и выдумывает?
– Все! Как-то выдумал, что на работе у них была лотерея и он выиграл машину. Конечно, никакую машину он не выиграл, а все придумал.
– Зачем?
– Я не знаю! Наверное, ему это нравится. И про бабушку с Яковом он тоже все придумал. Я помню, когда мы были маленькие, бабушка рассказывала нам, какой он был герой на войне и все такое. Про деда она никогда не рассказывала. И еще она говорила про ту девочку, которая у нас жила, что мы не должны ее обижать, она нам почти что родственница и жизнь у нее очень трудная.
– Про внучку Якова?
– Ну да. Никто теперь даже не помнит, как ее звали.
– А почему у них была трудная жизнь? Разве у твоей бабушки с двумя детьми жизнь была легче?
Настя достала из пузатого буфета синее блюдце и стала снимать пенки с варенья, иногда останавливаясь и постукивая ложкой.
– Не знаю, Кирилл. Ты задаешь вопросы, которые никогда не приходили мне в голову. Она не жаловалась на жизнь. И не рассказывала никаких историй, знаешь, про блокаду, про голод, хотя она все это
