вырывалось с трудом.
Медленно-медленно поднялась она с колен. Обвела невидящими глазами комнату, сделала несколько шагов, пошатнулась и вдруг, спотыкаясь, задыхаясь, рыдая, выбежала из комнаты, бросилась по коридору к дверям, распахнула их и стала не переставая кричать: 'Фари! Фари!..'
Фари еще не спала; она появилась на пороге своей комнаты в веселом изумрудно-пунцовом кимоно, с такими же пунцовыми губами. Тото подбежала и ухватилась за нее. Говорить она не могла.
— Иду, иду, — мягко сказала Фари. — Успокойся, малютка, Фари идет.
Возможно, она догадалась; во всяком случае, она поняла, как только вошла в кухню. Она усадила Тото в кресло.
— Посидите здесь и не оборачивайтесь минутку, — сказала она.
Немного погодя она подошла к Тото.
— Она умерла, голубка. Умерла, верно, так спокойно, как только можно желать. Вот что надо сделать. Пройдите ко мне и позвоните доктору Уэббу; я побуду здесь. И не торопитесь возвращаться. Там у меня горит еще огонь — я собиралась пить кофе, уже налила себе чашечку, выпейте ее за меня. Номер телефона Уэбба — Пратер, 014. Звоните, пока не — дозвонитесь.
Тото вернулась с лицом почти ничего не выражающим. Она ходила за Фари по пятам, куда бы та ни направилась. Скуик положили в спальной. Она лежала такая спокойная, будто спала здоровым, нормальным сном.
Адриан Уэбб сначала держал себя как профессионал, потом размяк. Обнял Тото.
— Тото, послушайте, не надо так расстраиваться. Я не хотел говорить вам, но фрау Майер, бедняжка, не могла уже поправиться, жила бы инвалидом. А смерть была легкая, без всяких мучений, это я знаю наверное. Разве вас это не радует?
— Да, — беззвучно ответила Тото. — О да!
Газета, которую Скуик держала в руках, лежала в кухне на столе.
Адриан Уэбб сказал беспечно:
— Интересно знать, не прочла ли фрау Майер что-нибудь такое, что разволновало ее?
Он машинально, как это обычно делается, отыскал список умерших и, не подумав, стал громко читать; одно имя тотчас привлекло его внимание: 'Теренций Гревилль… Это не родственник?..' — и остановился, проклиная самого себя, взбешенный собственной несообразительностью.
Тото взяла из его рук газету и прочла. Подняла глаза на Уэбба.
— Это Карди… это дэдди… — запинаясь, проговорила она. — Это Карди… Как вы не понимаете!.. — Голос ее замер, она сделала над собой усилие и уже совсем неразборчиво произнесла:
— Черно… холодно… Карди… — И упала на руки Адриана Уэбба.
Глава XIX
Молодость страдает адски, спускается в бездонные бездны мук, но — на то она и молодость — в конце концов, одним смелым взлетом возвращается к жизни, к свету.
Скуик похоронили. Тото об этом и не знала; она лежала у Фари на кровати, совсем разбитая, и молча смотрела прямо перед собой широко раскрытыми глазами.
На шестой день она в первый раз заговорила с Фари. Неожиданно сказала уже под вечер:
— Мы с Карди долго-долго беседовали. Я не сошла с ума, я не брежу, это правда, — мы говорили с ним. Я видела его в моем любимом синем костюме, со старым синим галстуком. Нам казалось, будто мы никогда не расставались, будто вовсе не было Вероны.
Уэбб перепугался больше чем следовало и напугал Фари, которая сама едва держалась на ногах, измученная бессонными ночами.
Фари знала об отношениях Тото и Темпеста, писала в посольство и получила учтивый, но неопределенный ответ. Наконец, ей удалось достать через Рейна его римский адрес. Она тотчас телеграфировала и в тревоге ждала ответа. Ответа не последовало, и бедная Фари взяла еще один фунт взаймы у Рейна.
Она ни за что не оставила бы Тото, но Тото нужны были такие дорогие вещи! Уже кончалась Брандовская эссенция — баснословно дорогой в то время в Вене продукт.
Фари жила одним луком и черным хлебом и сильно худела. Спасение пришло в виде телеграфного перевода Карди; деньги уже некоторое время лежали в посольстве, и Адриан Уэбб случайно узнал об этом.
Он с трудом уговорил осторожного секретаря выдать ему деньги для Тото и принес пятьдесят фунтов. Карди перевел двести, но ревностный служака нашел более благоразумным разбить выдачу доверенной ему суммы на несколько месяцев.
Наконец пришло и письмо от Ника из Англии. Пылкое, любовное письмо, полное обожания, нежности, надежды; все шло прекрасно. В Риме он был принят папой, который отнесся к его просьбе очень благосклонно; на Алтею это сильно повлияло.
За письмом следовала телеграмма, пришедшая с опозданием:
'Только что узнал о твоей утрате, голубка; разделяю твое горе, люблю. Адрес: Париж, авеню Ставрополь'.
Тото сидела у окна. Морозы наконец кончились; весна робко вступала в свои права.
Тото поднялась, очень высокая, но такая худенькая и бледная, что жалко было на нее смотреть. В первый раз глаза ее чуть оживились.
— Фари, — сказала она, — я еду в Париж, я должна ехать.
— Что же, оставаться здесь вам, само собой, не приходится, — согласилась практичная Фари. — Скучновато мне будет без вас, это верно. До чертиков стану скучать. Когда думаете ехать?
— Сегодня ночью, — сказала Тото. — Я попаду еще на экспресс, он отходит в полночь. Поеду прямо к Нику.
Фари кивнула головой. Она сидела, скорчившись, на полу у окна, повернув к закату свою остроконечную мордочку.
— Должно быть, мы с вами больше не свидимся.
Она оглянулась, и взгляд с нежной лаской остановился на тоненькой фигурке Тото в мрачном черном платье.
Тото перехватила ее взгляд и слегка зарумянилась. Она подошла к Фари и опустилась рядом с ней на колени.
— Я напишу в посольство, чтобы они выдали вам остальные деньги, мне они больше не понадобятся. И вы… вы можете уехать с ними на ферму и выйти за Ульриха, да?
Фари судорожно обхватила ее и заговорила сквозь слезы охрипшим и прерывающимся голосом:
— Скоро весна. Хлеб уже высеян. Я увижу, как он станет всходить. И овцы скоро начнут ягниться. Ульрих сможет теперь нанять работника и привести в порядок дом — длинный, одноэтажный дом. Крыша совсем плоха стала, ее можно будет починить. Вы даете двум простым людям возможность начать жизнь сызнова. Ульрих… он меня любит, а сам он большой, и глупый, и краснорожий… а только сердце у него чистое и нет у него никогда ни одной скверной мысли. Тото, о Тото!
Немного погодя Тото сказала:
— Вы должны забрать себе и мебель Скуик.
— Они выберут Ульриха бургомистром, вот что я вам скажу! — не помня себя от радости воскликнула Фари. — Подумать только: деньги и диван, и зеркало, и чего только тут нет!
Она уложила вещи Тото, наготовила ей сандвичей.
Длинный поезд изогнулся, поворачивая, и Тото в последний раз увидела Фари, неистово махавшую платком.
Тото разом постарела, умудренная горем, умудренная страшным сознанием бесповоротности и мыслями, которые начинались со слов 'больше никогда…' и разбивались о непреодолимую преграду вечного
