Не пойти ли гулять? На Енисейские поля хотя бы… Там она посмотрит, как дети катаются на осликах или кружатся на маленьких каруселях.
Был солнечный день; небо синее и белое, с пушистыми белыми облаками. Деревья стояли серебристо-зеленые или того нежного зеленого оттенка, в котором есть уже намек на изумрудный.
Казалось, все милые крошки Парижа высыпали на воздух. Тото наблюдала, как они тряслись на маленьких пони, выставив в стороны толстые ножки, с торжественным выражением на мордочках, явно проникнутые важностью момента и своих успехов.
Какие они все хорошенькие! Какая у них нежная, чистая кожа, какие шелковистые волосики! Можно ли их не любить!
Тото вспомнила вдруг, как была шокирована Скуик, когда она сказала: 'Я хочу бэби, точь-в-точь похожего на Ника'.
Глядя на этих малюток, она снова думала, как было бы чудесно иметь крошку, похожего на Ника как две капли воды и принадлежащего им обоим, — живой символ счастливых часов, живое напоминание о любви, которая обессмертила себя творчеством.
И еще думала:
'Нет, не такая шапка — это чересчур взрослая, а пышная белая шапочка с большим помпоном, а на зиму — белая меховая шубка, и шапка с наушниками, и такие славные крошечные белые мокасины, как те, что я видела сегодня у Пине'.
Она нарядила бэби Ника от рубашки до пальто, самым экстравагантным образом.
Проезжавший мимо в автомобиле мужчина замедлил ход, повернул, поравнялся с ней. Лицо его осветилось радостью, когда он выскочил из автомобиля и бросился к ней.
— Тото!
Это был Чарльз Треверс, вылощенный, приятный, как всегда.
Он схватил обе ее руки в свои, а глаза его засияли.
— Поедем со мной пить чай!
Он помог ей сесть в автомобиль, и они покатили, раньше чем Тото, застенчиво улыбавшаяся, успела сказать что-нибудь, кроме 'Чарльз!'.
Солнышко раньше времени выманило любителей чаепития. В Арменонвилле было уже полно. Оркестр играл, и несколько пар танцевало.
— Сядем снаружи, сегодня так хорошо, — предложила Тото.
Чарльз заказал кофе, которое подали в толстых белых чашках, вызывающе помеченных '3 фр. 50', но он до своего и не дотронулся. Он только смотрел на Тото, и почти в каждом его слове был вопрос.
Вместе с тем он посмеивался тем коротким нервным смешком, каким смеется мужчина, когда он и обрадован, и смущен.
— Тото, знаете, ведь это изумительно! Когда вы приехали?
— Только что! Утренним экспрессом из Вены.
— Из Вены! Я чуть было не поехал туда служить в банке. Знай я, что вы там, ни минуты не задумался бы. Вы были у фрау Майер?
Тото кивнула головой. Она чувствовала, что не в состоянии говорить о Скуик.
Она только взглянула на Чарльза, но он сразу угадал — так сильна была его любовь. Он сказал:
— Она была чудная, правда? Воображаю, как обрадовалась вам. Вы, верно, поехали, узнав, что она больна?
— Нет, я убежала, — ответила Тото со слабым намеком на улыбку.
— О, великолепно! — Чарльз смеялся, не зная сам, чему он смеется. — Вот я и говорю… да возьмите пирожное — здесь они, право, неплохи. С кем же вы здесь? С миссис… миссис Гревилль?
— Я не знаю, где моя мать, — отозвалась Тото, делая вид, будто с увлечением поглощает шоколадное пирожное. — Понятия не имею.
— Я читал, или слыхал, будто она возвращается через Нью-Йорк, — вставил Чарльз.
Слышал он и многое другое в Клубе Путешественников.
Тото вдруг сказала:
— Поедем дальше, Чарльз, хотите? Я… я, увидав вас… я вспомнила прежние времена… и… не могу… не могу…
Голос изменился, глаза налились слезами.
В автомобиле Чарльз взял ее за руку.
— Если бы можно было найти слова утешения, я бы сказал их, вы знаете, — хрипло заговорил он. — Я ведь знаю, как вы… вы и Карди… любили друг друга. — Рука, державшая ее руку, дрожала, и лицо его было очень бледно. — О, Тото, может быть, вы все-таки согласитесь? Я не переставая думал о вас. Вы так одиноки сейчас. Я… если вы не любите меня, как нужно, если вам не хочется выходить замуж, — клянусь вам, вы будете свободны, будете жить собственной жизнью, пока не найдете, что сможете. Я не могу примириться с мыслью, что вы одна, что некому присмотреть за вами. Я хочу беречь, охранять вас. Тото, неужели бесполезно просить вас?..
Тото сжала ему руку.
— Чарльз, милый…
Он не дал ей говорить, быстро перебив:
— Хорошо, хорошо, понимаю. Оставим это, бедненькая крошка. Но… я буду ждать. Этого вы мне запретить не можете!
И он решительно заговорил о другом:
— В Вене плохо, верно, живется, — страшная нищета, да?
Тото кивнула головой.
— Да, было трудно. Продукты все очень дороги и дрова, а молока никогда почти и не видишь. Скуик только и питалась, что свеклой и луком. Расплакалась, когда у нас было в первый раз мясо на обед.
Чарльз геройски болтал о том, как он жил это время в Лондоне и Париже, а серые глаза меж тем настойчиво допытывались. Она очень похудела, но есть в ней и другая перемена. Какая же? Неужели? Возможно ли?.. Сердце его сжалось, как от физической боли.
Он часто говорил себе: раз Тото не любит меня, она может в один прекрасный день полюбить кого- нибудь другого. Но как бы мы в скверную минуту ни старались представить себе наитягчайший для нас удар, мы не можем заранее перечувствовать все то, что он принесет нам с собой, когда, наконец, разразится.
'Но если она любит, кто же он? — сокрушенно вопрошал Чарльз себя. — Кто он?'
Он повез Тото к Серинье и купил ей большую круглую коробку шоколада с картиной, изображавшей Версаль, на крышке, под стеклом; он повез Тото в цветочный магазин на площади Вандом, закупил чуть ли не весь и отвез цветы к ней в комнату, в 'Ритц'. Они заполнили чуть ли не всю комнату: оранжевые бутоны роз, связанные в плотные, невыразимо изящные викторианские букеты, и большие пунцовые розы на длинных-предлинных стеблях, и сирень белая и пурпурная, экзотическая, без всякой листвы; красивые толстые кисти покачивались на голых, цвета нефрита, стеблях.
'Без десяти семь, — думала Тото, — еще два часа ожидания'.
Она пообедала в grill-room отеля, но, как она ни растягивала обед, чашка бульона, котлета и соус из шпината отняли у нее всего час.
Тяжело вздыхая, поднялась она в читальню и принялась изучать газеты, что ей скоро смертельно надоело.
Наконец, половина девятого! Она поспешила наверх, пригладила волосы щеткой, обрызгалась духами — за ушами и верхнюю губу и шею, — пожалела, что у нее нет нового платья и нового вечернего манто, выбрала, наконец, прелестную накидку из серого шифона с беличьим воротником и сбежала вниз по лестнице.
Ник жил в старом корректном здании старого корректного квартала. Тото еще днем произвела рекогносцировку — проехала мимо. Консьерж поднял ее наверх в лифте и оставил у дверей квартиры, снабженной целомудренным металлическим звонком.
Она нажала кнопку. Послышались ровные шаги, дверь распахнулась.
— Мсье Темпест?
