– Позвольте, позвольте… Вам известно, что я сделал из него честного человека, каковым он мог и не быть, оставаясь на попечении… но оставим это в стороне. Не безызвестно вам и то, что этот благороднейший юноша оказал многоуважаемому семейству д'Анжель громадную услугу, такую услугу, за которую нельзя заплатить… деньгами.
– Что же далее? – спросила Сусанна.
– А выходит из этого следующее… Будь у него хорошие честные родители, будь у него такой отец или такая мать, которых он мог бы, не краснея, признать перед всеми, этот отец или эта мать могли бы смело идти к почтеннейшей, достойной полного уважения баронессе и прямо сказать ей: «Вы всем обязаны моему сыну: он возвратил вам состояние, он спас вам сына… Но он хочет оказать вам еще одну важную услугу – он хочет смыть с вашего имени пятно позора, он хочет возвратить вам несправедливо попранную честь… И взамен всего этого просит одного – любви вашей дочери, любви вашей Елены, которую он любит более всего на свете. И если она действительно не отвергнет его, моего бедного Фрике, не отвергнет его любви из сочувствия, а не из благодарности, я прошу у вас от его имени руки вашей дочери!»
– Да я знаю и так, что Елена любит его и может составить его счастье.
– Все это так, но… можете ли вы пойти просить руки Елены, вы – любовница убийцы-злодея, вы – его главная сообщница?
– Не могу… нет… Но ведь никто, никто, кроме старой баронессы, не знает, что я его мать, и никому, клянусь вам, никому никогда не открою я этой тайны!
– Вы-то не скажете, а он? Он слишком чист и благороден для того, чтобы отречься от родной матери отречься от нее именно в ту минуту, когда нашел ее…
– Но тогда что же надо сделать?
– И вы тоже спрашиваете у меня, что вам делать! Да разве любовь к этому ребенку, любовь матери не говорит вам, что должны, что обязаны вы сделать? – горячился старый майор.
Сусанна сначала молча поглядела на Лефевра и потом уже проговорила тихо и неторопливо:
– Вы хотите, конечно, сказать, что сын мой был бы счастлив, если бы меня не было на свете?
Но старый воин раскричался еще пуще:
– Да кто же говорит, что вам необходимо резаться или топиться! Какая ему радость видеть труп матери-самоубийцы? Ведь вы еще не лишились рассудка, чтобы позволять себе говорить такие вещи!
– Но такая развязка положила бы конец всем затруднениям, – заметила Сусанна.
– На кой черт затевать мелодраму, когда можно устроить дело гораздо проще! Стоит только удалиться, стушеваться, уничтожить документы, доказывающие ваши материнские права, – вот и все.
– Не палач же я, не изверг, что буду требовать от других того, чего сам не мог бы выполнить.
Затем, подумав немного, старик прибавил:
– Впрочем, и эта жертва окажется, вероятно, ненужной, потому что наш юный воин, наверно, попадет в лапы этих проклятых немцев и будет не сегодня – завтра убит.
– Убит!… Неужели Господь допустит… – вырвалось у Сусанны, и она залилась слезами.
– Да ведь чему быть, того не миновать! Не из особого теста слеплен наш Фрике, вражья пуля не разбирает… Видали и мы виды в свое время, понюхали пороху немало! Двадцать пять лет состоял я, сударыня, полковым хирургом, потому и понимаю я кое-что в военном деле. Да и теперь… не смотрите, что стар и сед, и теперь могу еще работать ножом и скальпелем – зрение не изменило, и рука верна. Отделается наш юноша только рукой или ногой – живо поправим и сделаем опять молодцом! Пойдет под венец и без руки… Ну… а убьют, так успеем еще тогда оплакать нашу потерю… Никто как Бог! – закончил Лефевр глубоким вздохом.
Но Сусанна уже давно перестала слушать, и старый майор напрасно упражнялся в красноречии. Воображение рисовало ей образ окровавленного, израненного сына, и ужас леденил ее сердце.
На следующий же день распростилась Сусанна с гостеприимными хозяевами маленького домика в Версале и отправилась в Париж. Тут она принялась наводить справки об отряде вольных стрелков: но никто не мог дать ей на этот счет точного ответа: с часу на час ждали осады Парижа, и всем было не до справок и указаний! Узнала она только, что отряд этот должен был прибыть в Мелун в ночь с 8 на 9 сентября.
Заручившись этими довольно неопределенными сведениями и надев на руку белую повязку с красным крестом, отправилась Сусанна в Мелун.
Окрестности этого города были уже заняты немцами, и нелегко было туда пробраться. Чаще пешком, чем на лошади, расспрашивая каждого встречного, принимаемая нередко за шпиона, медленно подвигалась Сусанна вперед. Целый месяц пробыла она в дороге, но еще не настигла отряда парижских добровольцев.
Наконец, после целого ряда трудностей и всевозможных опасностей, удалось ей узнать, что отряд парижских стрелков-добровольцев занят очисткой от неприятеля орлеанских лесов.
Эскадроны принца Альбрехта разъезжали там, запасая провиант для армии, приступавшей к осаде Парижа.
Отряд парижских стрелков-добровольцев получил у неприятеля прозвание Черных ласточек, благодаря своему темному платью и быстроте. Двадцать раз подвергалась прусская кавалерия отчаянному преследованию этих отважных пехотинцев, которые с остервенением бросались по следам неприятеля. Парижские молодцы придумали преследовать пруссаков в телегах и экипажах, но из-за этой ловкой хитрости линия военных действий вольных стрелков была очень растянута.
Этот славный отряд, в котором, как нам известно, находился и наш друг Фрике, не замедлил присоединиться к главному корпусу, штаб которого был расположен в Шатодене. Из этого небольшого городка, превращенного в грозное укрепление, отряд парижских смельчаков бросился по следам непрошеных гостей.
Новая сестра милосердия была принята в походный госпиталь стрелков-добровольцев и готовилась разделить с сыном ужасы и опасности боевой жизни.
