— Не присесть ли нам, господин лыцар? И поговорим!
Старичок тут же с благодарностью уселся, устраивая свою подагрическую пятку поудобнее и размышляя, как бы ловчее начать разговор.
Я решила, что негоже упускать инициативу, и произнесла, имитируя княжескую благосклонность:
— За то, что не признали за Георгом Кавустовым княжеского права, спасибо.
«Знает, — равнодушно отметил старичок. — А про казну знает?»
— А что с казной? — немедленно поинтересовалась я.
— С какой? — Старичок явно опешил от моей резвости. В его сознании тут же предстал большой — в полтора обхвата — сундук, некогда полный золота, а теперь почти пустой.
— Которая в сундуке должна была сохраняться, — пояснила я, сверяясь со зрительным образом, возникшим в сознании Селивана. — Углы окованы железом, на крышке — герб Шагировых. Сколько пудов золота там осталось?
«Знает, знает!» — панически испугался старичок. Мысли же его отпрыска, подслушивающего нашу беседу, и вовсе приняли мрачное направление.
Это меня куда-то не туда повело… Так недолго нажить и новых врагов, желающих моей смерти!
— Наверно, совсем не осталось, — с сочувственным вздохом попробовала отыграть я назад. — Заботы о княжестве требуют столько денег, что никаких сундуков не хватит!
— Требуют, требуют, — радостно, с облегчением подхватил старичок. — Куды там золота — серебра, и того, почитай, не осталось!
Но мрачного настроения сынка за стеной мне рассеять не удач ось.
Я сделала еще одну попытку:
— Жаль, что не осталось. А то я хотела все вам, лыцар, отдать. В награду за бессменное служение князьям Шагировым. Но если что в том сундуке и осталось, хочу, чтоб вы все же забрали это себе. За труды. И сундук вам дарую, чтоб больше уж о нем разговору не было!
Отпрыска за стеной мои слова вроде успокоили. А вот старичок снова озаботился. Теперь предметом его сомнений стали какие-то вырубленные лесные угодья. Но я на эту приманку не клюнула, оставив его мысленные опасения без всякого внимания.
— Слышала я, что вы хотели укрепить Сурож княжеским правлением, — произнесла я значительно.
Кривороговы синхронно напряглись, но я тут же милостиво продолжила:
— Хорошее дело. И по Прави.
Михаил просветил меня, что Правь — это здешний высший закон, которого никто почти не знает, но все на него ссылаются.
— Старались, матушка княгиня, нет уже наших слабых силушек, чтоб княжество без князя-батюшки сохранять, вот и просил я, по скудоумию моему, усесться на Суроже молодому князю Михаилу Квасурову. Да вы его знаете! — закинул удочку Селиван.
— Знаю. И опять вижу, что не зря отец мой, князь Вениамин, вас уполномочил своим представителем быть. Мудрый выбор. Но теперь сажать Квасурова нет нужды. Есть я — княгиня Шатрова.
В лысой черепной коробке Селивана зажегся злорадный огонек, но голос прозвучал озабоченно и сочувственно:
— Закавыка тут одна, княгинюшка. Мы-то, ваше лыцарство, вас любим и всей душой на княжение только вас желаем. Но по Прави выходит, что только даровой милостью вы, матушка, можете сесть на княжение. Наши книжники всю ночь искали. Дело важное, не ошибиться бы («И нашли-таки!» — мысленно добавил он). Оказывается, ежели наследник титула долго отыскивался, то прямо взять и владеть он не может. А должен сначала испросить царова соизволения. А уж когда получит высокую милость, тогда только и может занять отцовское наследство. В книгах Прави специальная былина имеется. Отом, как князь Бус Крысень, вернувшись через многие лета и зимы из заточения на Макарийском острове, не взял княжение после отца своего, а отправился ко царову двору, в Вышеград («Где и сгинул», — благостно отметил про себя добрый Селиван). Вот и вам, матушка-княгиня, надобно, не мешкая, в Вышеград отправляться. А мы все тут за вас молиться будем денно и нощно. Потому что никому из вашего лыцарства не положено сопровождать вас и оберегать, до самых тех пор, пока вы по Прави на княжение не усядетесь.
Завершив столь долгую речь, старичок удовлетворенно откинулся на диванные подушки, отдыхая.
Он был уверен, что избавляется от меня. Надолго, если не навсегда. Дорога до Вышеграда неблизкая, опасная, и бывалые-то купцы целым караваном собираются, чтоб в пути от диких зверей да от лихих людишек можно было отбиться. А одинокая девка в целости хорошо если хоть полпути проехать сможет… Но и того не сможет, нет, не сможет… И сегодняшние княжеские почести — последние в ее жизни.
Старичку было вполне комфортно. Подагрическую ногу он устроил удобно, от лихой девки избавился. При этом, вынося мне столь затейливо обставленный смертный приговор, Селиван руководствовался не столько меркантильными интересами заворовавшегося княжеского представителя, сколько высокими соображениями охраны порядка, на котором стояла и стоит земля. А ежели бабы на княжение вдруг приходить будут, да неизвестно откуда и с какими мыслями, — долго ли до беды?
Прав оказался Михаил: восприняли мое появление как знамение грядущих перемен, еще как восприняли!
— А если я не захочу ехать? — после некоторого молчания задала я вопрос.
— Ну как же, княгинюшка, — чуть не со слезами сочувствия забормотал Селиван, — тогда ведь Сурожское княжество останется без княгини! Пожалейте нас, сирот, мы и так настрадались без княжеской руки!
— Значит, не буду я тогда княгиней? — потребовала я точного ответа.
Селиван раздумывал недолго. Его приговор был таков:
— Княгиней, может, и будете. Но княжить — нет. Княжить вы не сядете. Ох, княгинюшка, матушка, столько годков были мы почти что без Прави! А теперь, когда вы, свет наш, явились, лыцарство да и все ваши подданные горячо желают, чтоб Правь восторжествовала!
«А ты — сдохла!» — уже с откровенной злобой подумал милый старичок. Наша беседа стала сильно его раздражать, но прервать ее он не мог: это была репетиция перед общим собранием, когда приговор мне будет вынесен публично. И он должен, просто обязан выяснить, не припрятаны ли у меня в длинном рукаве бело-золотого платья какие-то аргументы, которые в самый ответственный момент подорвут всю конструкцию моей почетной высылки.
Хорошо бы их найти! Да только я не находила…
— А князя Михаила? — спросила я наконец. — Его вы готовы посадить на княжение без всякой «царовой милости»?
— Что вы, княгиня?! — залопотал Селиван — Да мы теперь ни о ком другом, кроме вас, и думать не смеем!
«Изменился Михаил, как на княжество взошел, — думал при этом дядько Селиван с раздражением. — Не таким его помню — ребенком сговорчивый был, на все соглашался, теперь — не то!» В чередовании его воспоминаний — и старых, многолетней давности, и вчерашних — то возникал улыбчивый черноголовый мальчуган, усердно кивающий на любое слово «дядьки Селивана», то такой Михаил, какого я знаю. И этот, новый для Селивана, Михаил теперь только отрицательно покачивал головой, упорно отклоняя предложение сесть-таки на княжение в Суроже. Сесть, даже несмотря на нежданное-негаданное появление молодой княгини Шагировой.
«Значит, вчера, когда он отлучался к наместнику, был разговор! Старый змей Селиван предлагал проигнорировать мое появление и усугубить дело, как задумывалось первоначально! И Михаил отказался!»
А старый змей все бормотал:
— Только вас, княгинюшка, ждать будем, никто теперь нам не нужен, как бы долго вы не изволили задержаться в пути за даровой милостью. Мы, рабы ваши верные, в покорстве будем ждать и молиться за вас, молиться и ждать…
