когда об этом уже написали газеты, а ветераны, сменяя друг друга, все еще несли свою вахту у пустого постамента, вдруг тихо подъехал грузовик, из кузова которого торчала завернутая в мешковину голова статуи. Тут же появился кран (как бы не тот же самый), стали поднимать статую в рост прямо в кузове грузовика и, не снимая мешковины, снова прилаживать трос вокруг шеи, чтобы взгромоздить ее назад, на место. Совершенно случайно Жора Иванов оказался в этот момент на площади и успел схватить момент, когда бронзовый гигант завис в воздухе между грузовиком и пустым постаментом — снимок получился жутковатый, и его много раз потом использовали в разных газетах как символ то ли разрушения старого, то ли зыбкости нового, а скорее всего просто так, именно из-за жутковатости кадра. Прилаживали статую на место мучительно долго, гораздо дольше, чем снимали. Оказалось, что, когда ночью стаскивали, что-то там раздолбали в постаменте и теперь она никак не хотела держаться на ногах, все кренилась вбок, грозя рухнуть на чуть не тронувшихся умом от всего происходящего ветеранов. Вызывали каких-то мастеров и возились до самой ночи, а утром новые толпы горожан явились посмотреть на чудесное возвращение привычной с детства фигуры с простертой рукой. Фигура была, однако, в разных местах исцарапана, а на шее блестел след от троса, что, впрочем, придавало старому памятнику какой-то новый, боевой вид.
Губернатор Рябоконь еще порывался потом снять памятник, добиваясь соответствующего решения от областного совета, но не успел — сняли его самого. У нового губернатора кишка была потоньше, и он не рискнул замахиваться на это дело. Так и стоял Ильич (правда, порядком потрепанный) вот уже пять лет при новой, не признающей его власти.
Зудин с интересом огляделся по сторонам и тут заметил, что через дорогу от серого здания, в сквере напротив, на том самом месте, где прежде был большой фонтан, появился еще один постамент, пока пустой, огороженный металлическим барьером, на котором проволокой была прикручена пояснительная табличка. Он перешел дорогу, по которой в этой части улицы Исторической почти не ездят машины, подошел ближе и прочел: «Здесь будет установлен памятник в честь 200-летия основания города Царицындара». В Москве до Зудина доходили слухи о баталиях, развернувшихся тогда же, в 91-м году, вокруг идеи переименования города, выдвинутой новой демократической властью области. Предлагали впредь именовать город Неблагополученском, мотивируя это тем, что советская власть, дескать, довела тут все до ручки. Тогда встрепенулись казаки и заявили, что уж если переименовывать, то надо вернуть городу старое, дореволюционное название, а именно — Царицьшдар. Им возражали представители других общественных организаций, что практически все ныне проживающее в городе население родилось и выросло в Благополученске, и это название горожанам по-своему дорого. В газетах поднялась бурная дискуссия и даже предлагался кем-то компромиссный вариант двойного названия: Царицындар-Благополученск, чтоб уж никому не было обидно. Кончилось тем, что провели городской референдум и неожиданно для всех 70 % жителей вообще высказалось против всякого переименования, после чего спорить на эту тему перестали и занялись текущими делами.
Сбоку от пустого постамента будущего памятника Царицындару в тени аллеи стоял небольшой пикет, человек семь-восемь стариков и старушек с плакатом «Не дадим реставрировать монархию!». Глянув на них, Зудин усмехнулся и еще кое-что вспомнил.
Он вспомнил, как лет пятнадцать назад ходил в редакцию один дедок, которого все считали сумасшедшим, и требовал опубликовать его воспоминания о том, как в мае 1918-го сносили памятник Екатерине Великой работы скульптора Микешина, стоявший до революции как раз вот на этом месте. Воспоминания дед все время носил с собой — это была сильно потрепанная ученическая тетрадка в линейку, исписанная ужасным почерком, который никому в редакции не хотелось разбирать. Однажды Сева с Зудиным сжалились над стариком и заглянули в тетрадку, воспоминания не произвели на них особого впечатления, кроме одной детали. Дед писал, что новые власти никак не могли найти мужиков, согласных свалить Катю с постамента, все попрятались по домам, крестились и боялись даже приближаться к городскому скверу. И якобы вот этот самый дед и еще двое каких-то совсем пропащих мужиков за большие деньги и при сильном подпитии подрядились тянуть за толстенные веревки, которыми обмотали царицу. Старик утверждал, что тогда же отдельные части памятника — разные украшения, буквы, которых было очень много, а также обломки фигур князя Потемкина, атамана Белого и слепого кобзаря, обрамлявшие подножие монумента, растащили по дворам пацаны и что, может быть, они по сей день лежат где-нибудь в старых сараях и погребах, а саму Екатерину якобы свезли на двух спаренных подводах на берег реки и сбросили в воду, и он — единственный из оставшихся в живых, кто знает это место. «Помру и некому будет показать, где ее искать, матушку, когда понадобится», — огорчался он.
— Не понадобится, дед! — беззаботно отвечали ему в редакции молодежной газеты.
«Уж не Катю ли хотят взгромоздить, неужели нашли? — думал теперь Зудин, стоя у пустого пока постамента. — А что? Бывший вождь будет смотреть на бывшую царицу и протягивать ей руку дружбы. Занятно!» Он понимающе улыбнулся старушкам и поспешил к зданию бывшего обкома, где теперь размещалась администрация Благополученской области.
Глава 9. Главное — смутить конкурента
Вестибюль здания администрации был таким же прохладным и тихим, как и при коммунистах. Даже красная с бежевым ковровая дорожка, ведущая от входной двери через вестибюль и дальше, вверх по лестнице, была все та же. Милиционер на входе, правда, стоял другой — помоложе, но такой же сонный от безделья. Зудин сунул ему под нос малиновую корочку и сказал: «К Пал Борисычу». «Второй этаж», — ответил равнодушно милиционер. «Я знаю», — сказал Зудин.
Ничего не изменилось и в «первой приемной» — стол секретаря, шкафы, подставка для цветов, даже граненый графин в углу на маленьком, одноногом столике — были все те же, обкомовские. Зудину показалось, что он вернулся в 1985 год, что он — все еще корреспондент молодежной газеты и что вот сейчас откроется дубовая дверь-тамбур и из нее выйдет неожиданно маленький и худосочный человек в больших роговых очках, окинет взглядом жидкую горстку из трех журналистов, представляющих все наличные средства массовой информации области, и скажет приветливо, по принятой тогда демократической моде: «Заходите, ребята, потолкуем!»
Секретарша показалась тоже знакомой, только он не мог вспомнить, в чьей приемной видел ее раньше. Она и улыбнулась Зудину, как знакомому, и сказала: «Подождите секундочку, Павел Борисович сейчас говорит по ВЧ, я вас приглашу, когда он освободится». Ждать пришлось недолго, на столе у секретарши погасла красная лампочка, и она приветливо кивнула Зудину на дверь, ведущую в кабинет главы администрации.
Кабинет, однако, стал посолиднее. Стены были теперь обтянуты шелковой тканью с узором и обшиты деревом, пол выстелен наборным паркетом и стояла несколько выбивающаяся из стиля черная офисная мебель. Единственное, что сохранилось от прежних времен, были старинные напольные часы с боем в простенке между окнами. Из-за стола, чуть улыбаясь, вышел навстречу Зудину человек лет 45-ти, среднего роста, с болезненно-бледным лицом. Едва взглянув, Зудин отметил про себя, что он здорово похудел, раньше был почти толстяком, с типичным для здешних начальников солидным животиком, а теперь — куда что делось. Они ударили по рукам и полуобнялись, похлопывая друг друга по спинам, пожалуй, излишне долго.
— С приездом! — сказал хозяин кабинета.
— Привет, Паша! Рад тебя видеть в полном порядке, — ответил Зудин, демонстративно обводя глазами кабинет.
Они сели за приставной столик и внимательно посмотрели друг на друга.
«Столичная штучка стал, вроде этих…» — подумал губернатор.
«Как был парторг колхоза, так и остался», — в свою очередь подумал Зудин.
Когда-то, лет десять назад, в самый разгар перестройки, когда пошла мода на выдвижение молодых партийных кадров, Зудина послали в командировку в один колхоз, где он и встретил тогда еще молодого Пашу Гаврилова, недавно избранного секретарем парткома. Паша ходил в мятых штанах, застиранной белой рубашке с закатанными рукавами и коротком, широком галстуке, давно вышедшем из моды. Зудин поездил с ним по бригадам, заглянул в школу, где, как оказалось, работала пионервожатой жена Паши, сытно
