Пусть этот день безраздельно принадлежит им.
На следующее утро выяснилось, что деньги все еще не пришли. Им жаль было уезжать, и они остались еще на сутки.
На другое утро, расставаясь с ней в марсельском отеле, он сказал, что в понедельник поведет ее обедать в Париже. Она рассчитывала к вечеру вызволить Юношу из тюрьмы. Если же ей это не удастся, она все равно уедет обратно в Париж, предоставив парня своей судьбе. И так она достаточно времени провела на юге. Она же все-таки работает.
15
– Черт подери, Джесс! – кричал Клейн по телефону. – Я десять раз пытался до вас дозвониться. Где вы сейчас?
– В Кассисе, – сказал Крейг. Он остановился там перекусить на обратном пути и звонил из ресторана у самой гавани. Гавань была голубая и словно игрушечная. Сезон еще не начался, у городка был сонный, пустынный вид, с лодок после зимы еще не сняли брезент. Был час обеда.
– В Кассисе, – повторил Клейн. – Именно тогда, когда человек тебе нужен, он оказывается в Кассисе. Где этот чертов Кассис?
– Между Марселем и Канном, – ответил Крейг. – А о чем вы хотели со мной говорить?
– Кажется, у меня будет для вас контракт. Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Когда вы приезжаете?
– Часа через три-четыре.
– Я буду ждать, – сказал Клейн. – Весь день никуда не выйду.
– Можете сделать мне одолжение? – спросил Крейг.
– Какое? – Позвоните Мэрфи и попросите его зайти к вам в пять часов вечера. – Ему показалось, что Клейн на другом конце провода поперхнулся, даже закашлялся от замешательства.
– Зачем вам Мэрфи? – спросил он наконец.
– Хочется пощадить его самолюбие, насколько это возможно.
– Это – нечто новое: чтобы клиенту хотелось щадить самолюбие агента-посредника, – сказал Клейн. – Мне бы такого клиента.
– Я не агента щажу, а друга, – возразил Крейг.
– Мэрфи, конечно, читал рукопись, – сказал Клейн.
– Конечно.
– И не хотел за нее браться?
– Нет.
– Ну что ж, – нехотя согласился Клейн, – если вы настаиваете…
– Я думаю, так будет лучше во всех отношениях. Но если вы не хотите, чтобы кто-то заглядывал вам через плечо, когда вы работаете…
– К черту, – сказал Клейн. – Пусть хоть сам папа римский заглядывает мне через плечо. Ладно, позову Мэрфи.
– Вот умница.
– Конечно, умница. Что бы обо мне ни болтали.
– В пять часов я буду у вас, – сказал Крейг и положил трубку. Собственно говоря, он просил позвать Мэрфи не только из дружеского расположения к нему. Он хотел, чтобы тот присутствовал при начале переговоров о контракте. Себя он считал плохим защитником своих интересов, не любил и не умел торговаться, и Мэрфи при подписании контрактов всегда следил за тем, чтобы все было в порядке. Тем более что нынешние переговоры обещали быть сложными. Правда, он написал сценарий не ради денег, которые мог на нем заработать, но по долголетнему опыту работы в кино знал, что, чем больше тебе заплатят, тем легче потом отстаивать свою позицию в других вопросах. Хотя старая формула «деньги против искусства» и продолжает во многих случаях действовать, он пришел к выводу, что в кинематографе, применительно к нему лично, более точной была бы формула «деньги приумножают искусство».
Крейг сел за столик возле окна, откуда открывался вид на гавань. В ресторане он был единственным посетителем. Приятное одиночество, маленькая, залитая солнцем гавань, предвкушение обеда, Клейн, который буде! ждать его до самого вечера, – все это действовало успокаивающе. Он попросил анисовой водки и не спеша принялся за изучение меню.
Он заказал дораду и бутылку белого сухого вина, а пока маленькими глотками пил водку. Средиземное море от этого казалось еще прекраснее, в памяти всплывало множество таких чудесных дней. Общество Констанс сказалось на нем благотворно. Он подумал о ней с нежностью. Он знал, что если бы употребил это слово в ее присутствии, то она пришла бы в ярость. Все равно. Неплохое слово. Люди относятся друг к другу недостаточно нежно. Они говорят, что любят друг друга, но в действительности стремятся лишь использовать друг друга, опекать друг друга, властвовать друг над другом, терзать друг друга, уничтожать друг друга, плакать друг о друге. А они с Констанс, если не всегда, то в большинстве случаев, наслаждаются друг другом, и слово «нежность» применимо к их отношениям так же, как любое другое. Мысль о Сан- Франциско он отгонял от себя.
Он сказал Констанс «Я люблю тебя» и сказал Гейл «Я люблю тебя» – и в обоих случаях говорил правду. Возможно, слова эти относились и к той и к другой одновременно. Здесь, в лучах солнца, за рюмкой молочно-белого холодного южного напитка это казалось ему вполне возможным.
Не мог он не признаться себе и в том, что ему доставляет удовольствие сидеть и смотреть на безлюдную гавань, зная, что такой занятой человек, как Уолтер Клейн, звонил ему вчера десять раз и даже сейчас с нетерпением ждет его приезда. Он полагал, что уже утратил способность наслаждаться сознанием своей силы, теперь же не без удовольствия понял, что это не так.
