– А пистолет еще у вас? – спросил Билли.
– У меня.
Билли снова усмехнулся.
– Держу пари, вы единственный человек на фестивале, у кого в кармане лежит пистолет с глушителем.
– От такого преимущества я бы с радостью отказался, – мрачно заметил Рудольф.
Когда они проезжали по набережной Круазетт в Канне, среди афиш фестивальных фильмов Рудольф увидел афишу «Комедии реставрации» с фамилией Гретхен.
– Теперь, – шутливо сказал Билли, – плюс ко всем другим заботам мне еще предстоит научиться быть сыном знаменитой матери. Что же мне говорить, если у меня будут брать интервью и спрашивать, каково это?
– Говори, что это потрясающе.
– Следующий вопрос, мистер Эббот. Не считаете ли вы, что ваша мать приносила вас в жертву ради карьеры? Ответ: только последние десять – пятнадцать лет.
– Так ты можешь шутить со мной, – резко сказал Рудольф, – но больше ни с кем. Надеюсь, тебе это понятно?
– Да, сэр. Конечно, я валял дурака.
– Во всяком случае, пока она еще не знаменита, и вообще, в таких местах сегодня ты знаменит, а завтра – нет. У твоей матери сейчас время сложное и напряженное, и мы должны быть к ней очень внимательны.
– Я буду поддерживать ее, как могучий дуб, и она не узнает своего непослушного сына и будет с изумлением на меня взирать.
– Хоть ты и не пьешь, как твой отец. Билли, но ты, по-видимому, унаследовал его способность производить впечатление человека, который ни к чему не относится серьезно.
– Это просто защитный прием, передаваемый от отца к сыну, чтобы скрыть от постороннего взгляда нежную и трепетную душу.
– Пусть она хоть изредка проглядывает наружу. Это тебя не погубит.
Когда они вошли в холл гостиницы, Рудольф спросил, нет ли для него каких-либо известий. Нет, ничего не было.
В глубине холла сидела Гретхен, окруженная журналистами и фотографами. Главные знаменитости в Канн еще не прибыли, и рекламный агент «Комедии реставрации» старался максимально использовать это время. Гретхен говорила хорошо, улыбалась и, по-видимому, чувствовала себя прекрасно.
Заметив их, она сделала им знак подойти, но Билли отрицательно покачал головой.
– Я ухожу, – сказал он Рудольфу, – пройдусь по порту и поищу нашего пропавшего ангелочка. Скажите матери, что я ее люблю, но у меня дела.
Рудольф подошел к Гретхен, и она представила его как своего брата и одного из тех, кто финансировал картину. Куда отправился Билли, она не спросила. Когда один из фотографов предложил им стать рядом, Рудольф спросил ее, где Доннелли.
– Догадаться нетрудно. – Она улыбнулась Рудольфу, глядя в объектив.
Рудольф пошел в бар; там с мрачным видом, сгорбившись над стаканом виски, сидел Доннелли.
– Наслаждаетесь весельем и забавами знаменитого фестиваля? – спросил Рудольф.
Доннелли бросил на него сердитый взгляд.
– Не надо было мне сюда приезжать.
– Почему? – удивился Рудольф.
– Этот мальчишка, ее сын Билли, так на меня посмотрел в аэропорту…
– Вам показалось.
– Не показалось. Боюсь, теперь он из-за меня устроит Гретхен веселую жизнь. Он что, ревнует?
– Нет. Вероятно, просто беспокоится: все-таки вы намного ее моложе, он боится, как бы ей потом не пришлось мучиться.
– Он вам это сказал?
– Нет, – признался Рудольф. – Он ничего не говорил.
– Она рассказывала мне о нем. – Доннелли допил виски и знаком велел бармену подать еще. – От него и в детстве была одна морока.
– Он сказал, что открывает в своей жизни новую страницу.
– В аэропорту в Ницце он не открывал никаких новых страниц – это уж точно. А где второй парень – этот Уэсли? Гретхен сказала, что они должны были вдвоем приехать на машине из Испании.
– Он здесь, – неопределенно ответил Рудольф.
– Где это «здесь»? – не отступался Доннелли. – Когда мы прилетели, его здесь не было, а он, черт побери, должен был ее встретить после всего, что Гретхен для него сделала. – Он с жадностью отпил из стакана. – Держу пари, все это дело рук ее сыночка.
– Ну зачем так нервничать из-за одного взгляда в аэропорту? Уверяю вас, все будет в порядке.
