попробуем сообща? Вы должны наконец понять, что сейчас не время грызться, как барсукам. Или ты до сих пор остаешься все тот же десятник Густав Пинк, хоть они и выдали тебе бумаги?
Густав Пинк, неприятно задетый, мотает головой. Он поигрывает ножницами и рисует человечков на кухонном столе:
— Ты, никак, хочешь к нам вступить?
И снова по лицу Блемски солнечным лучиком пробегает улыбка.
— Я ведь и без того состою в партии…
— Состою, состою… вопрос, в какой ты партии состоишь…
— Вам и впрямь надо, чтобы вода уже заливала рот… Гляди, скоро будет поздно.
— Но ведь ты не можешь прийти к нам на собрание и держать свои речи, если ты у нас не числишься.
— Пинк, господи, да не будь же ты таким упрямым ослом. Сейчас речь идет обо всем классе.
— Нам все равно надо выметаться из школы. Учитель больше не хочет быть заодно с нами. И от советника по делам школ пришел циркуляр… Еще ничего не известно, может, мы опять перейдем к Тюделю. Но тебе все равно нельзя быть с нами ни с того ни с сего. Это противоречит букве устава.
— Тогда можешь сесть на свой устав и дожидаться перемен, которых наобещали тебе парни в куртках. Когда гусь откормлен, ему пора в ощип.
— Вот видишь, ты опять заводишь смуту. С вами не сговоришь!..
Блемска молчит. Только мускулы у него на щеках подергиваются. Он берет шапку и уходит.
Зима все глубже въедается в землю. Ветер гонит перед собой зернистый снег. Завывает по ночам в печных трубах. Люди тесней прижимаются друг к другу, независимо от того, любят они друг друга или нет. Милостивый господин ухитряется собрать оброк даже с зимы. Он продает лед для городских пивоварен. На пруду за лесничеством работницы режут ледяные глыбы. Они рады, если во время работы можно укрыться за стеной из камыша, куда не задувает пронзительный ветер. Желторотик весь день не гасит огонь в камине охотничьего домика. Он ничего не имеет против, если женщины время от времени забегают к нему в переднюю погреть руки перед огнем. Иногда уже после конца рабочего дня какая-нибудь из женщин заглядывает к лесничему, чтобы еще раз согреться. В усадьбу с прудов женщины приходят уже затемно.
А мать работает в амбаре, перелопачивает посевные семена.
— За ней нужен глаз да глаз, — говорит о матери смотритель Бремме. — Если на нее найдет, с нее станется в один прекрасный день подпалить нас со всех четырех концов.
Липе и Бремме сейчас не в лучших отношениях. Смотритель однажды застукал Липе, когда тот с мешком овса крался в сумерках через двор.
— А ну, поставь его, — сказал смотритель и выступил из амбара на свет.
Липе так испугался, что у него даже мешок соскользнул с плеч.
— Вы что, наперегонки со своей старухой подворовываете? — проскрипел Бремме голосом часовой пружины.
— Приглядывал бы ты лучше за своими загребущими лапами, — ответил Липе и потащил мешок обратно.
Смотритель шел следом.
— А теперь высыпь все, откуда взял. Меня тебе уличать не в чем, старый пьянчуга! Ключи от амбаров, к твоему сведению, хранятся у управляющего.
Тем дело и кончилось. Но с тех пор где бы эти двое ни встретились, они тотчас затевали свару.
— Ты, видать, долго работал живодером? — ворчал тогда Липе.
— А ты, видать, и сам метишь в живодеры? — парировал Бремме.
Дня примерно за три до рождества Труда заявилась домой с прудов и принесла несколько веточек туи. Она стряхнула снег с башмаков, а ветки отнесла в спальню. Мать искоса глянула в дверную щель. Труда снова вышла на кухню, и у нее был какой-то потерянный взгляд.
— Ты зачем принесла тую? — спрашивает мать, подкладывая в огонь еловые шишки.
— Тую? — переспрашивает Труда оскорбленным тоном.
— Ну да, ты вроде бы отнесла ее в спальню.
— Ну и что? От нее знаешь какой запах? Это хорошо для белья.
— Сейчас я тебе покажу и белье, и запах!
Мать замахивается. Труда хочет закрыть лицо руками. Слишком поздно. Грубые ладони матери смачно шлепают по Трудиным щекам. Труда вскрикивает. Мать хватает ее за плечи, трясет, замахивается и снова ударяет.
— Вот уже до чего ты дошла! Вот до чего! Вы только полюбуйтесь на нее! Какую шлюху я вырастила! От горшка два вершка, а уже нагуляла… Говори, сука, от кого это у тебя? Я тебя прикончу, да и его заодно!
Труда бросается на пол. Мать снимает с ноги деревянный башмак и начинает молотить лежащую. Лопе дрожит всем телом. Он больше не может смотреть на это спокойно. Он вклинивается между матерью и Трудой. Деревянный башмак матери гулко бьет его по голове. От боли Лопе свирепеет и кидается на мать, словно бельчонок. Мать пытается отбросить его.
— Я просто ходила за хворостом для Фриды Венскат, — причитает Труда.
— Тогда, значит, это у тебя от сухопарого жеребца из замка?
Мать хватает Лопе за голову и отталкивает его. Лопе тяжело падает на каменный пол. Мать, занеся руку, склоняется над Трудой.
— Поклянись, что у тебя ничего нет!
— Кля… клянусь… я просто… я просто хотела…
— Поклянись, что у тебя ничего нет… — повторяет мать.
— Я только… я только… кля… кля… клянусь!
Взвизгивает дверь: в дверных петлях крепко засел мороз. На пороге появляется отец, и лицо у него растерянное. Сопровождающий отца лейб-кучер Венскат отталкивает его в сторону.
— Вы спятили все, что ли? — рявкает Венскат.
Элизабет с громким ревом бросается к отцу и прячет голову под его синим кучерским фартуком. Венскат хватает мать за руки и рывком притягивает ее к себе. Труда снова начинает причитать:
— Есть у меня… есть… я брошусь в пруд…
Мать вырывается из рук у Венската и запускает в Труду деревянным башмаком. Башмак ударяется о стену и разбивает стекло в посудном шкафу:
— Обманула меня, стерва… обманула!
Голос матери хрипнет, лицо синеет, на губах выступает пена. Мужчины переглядываются. Отец отталкивает Элизабет в сторону. Элизабет истошно орет. Мужчины бросаются на мать, и каждый хватает ее за руку. Мать дергается и трясет обоих, как тряпичных кукол. Да еще при этом скрежещет зубами.
— Вдвоем мы не справимся. Она еще наделает нам бед, — кряхтит Венскат. — Сбегай за подмогой, Лопе, сбегай.
Лопе мчится прочь, приводит господина конторщика и фрау Мюллер. Теперь они наваливаются на мать вчетвером. Труда по-прежнему лежит на полу.
— Что с тобой? — спрашивает фрау Мюллер.
— Я брошусь в пруд… я хочу в пруд!
— Заткнись, дурында! — прикрикивает на нее отец.
Мать хрипит. Фрау Мюллер расстегивает на ней парусиновую кофту. Через вырез вываливаются наружу толстые груди. Лейб-кучер Венскат стягивает кофту у нее с плеч и завязывает рукава за спиной. Кофта трещит по всем швам. Мать закатывает глаза. Она, того и гляди, упадет. Мужчины удерживают ее на ногах.
— Уложите ее в постель, — предлагает фрау Мюллер.
Господин конторщик смачивает платок и кладет его матери на лоб. Вода стекает на голые груди оцепеневшей женщины. Все четверо поднимают ее на руки, словно труп, и переносят в спальню.
