Целый день мать проводит в постели, лежит и спит, лежит и спит. Несколько раз на дню к ним забегает фрау Венскат посмотреть на спящую.
— Дайте ей выспаться. Она просто не выдержала всего сразу. Вот и Труда туда же. Это ж надо… Такая молоденькая. Кто хоть ей это подстроил…
Лопе только молча кивает в ответ. Он готовится заступить в дневную смену. А Труда сегодня опять ушла на пруды.
Назавтра мать спит до полудня. «Уж не померла ли она?» — думает про себя Лопе и напрягает слух, чтобы услышать ее дыхание. За окном сияет полуденное солнце, бросая желтые пятна на клетчатый пододеяльник. Пляшут в плите язычки пламени. Лопе собирает обед для семьи.
— Где Труда? — тихим голосом спрашивает мать из спальни. Кажется, будто у нее стал теперь совсем другой, нежный голос.
Лопе идет в спальню.
— На прудах. Ты выспалась?
— Где Труда?
— Режет лед на прудах. Что с тобой, мама?
— Говори погромче. Что-то я плохо слышу.
Лопе подходит вплотную к материной кровати.
— Она на пруду, на пруду.
— Пусть идет домой… Нам нужно к Мальтену.
— А чего так спешить-то? Вот вернется вечером, тогда и пойдете.
Но мать уже снова спит. Лопе готовит еду. Укладывает рюкзачок — на смену.
Ближе к вечеру поднимается ветер. Бродит по дороге поземка. Круглое, как мяч, багровое солнце висит над горизонтом поверх снежной пелены. И снег медленно, по кусочку, заглатывает эту огненную тыкву. Наступает темнота. По дворам стучат деревянные башмаки, брякают ведра. Нетерпеливо ревет скотина. Под ногами начинает поскрипывать снег.
Часам к девяти вечера Матильда и Труда Кляйнерман возвращаются из овчарни. Слабый свет керосиновой лампочки квадратом падает на снег через верхнюю часть Мальтеновой двери. Матильда и Труда пересекают этот квадрат. В овчарне Мальтен громыхает жестяными кастрюлями. На желтоватом световом квадрате остается несколько капель крови, что обронила Труда. Мать оглядывается.
— Так нельзя, — бормочет она сквозь зубы. И обе возвращаются.
— Мы себя выдадим, — говорит она Мальтену.
Через некоторое время они уходят снова. Труда тихо хнычет.
— Нашла время скулить, — злобно шипит Матильда. — Иди давай, иди. Раньше надо было скулить.
Труда продолжает хныкать.
Они проходят еще несколько шагов и останавливаются. Матильда опять успокоилась.
— Ничего, скоро все пройдет. Болеть, конечно, болит… А теперь можешь мне сказать, кто это был…
Труда смотрит прямо перед собой. Они молча проходят еще часть пути.
— Я замерзла. Господи, до чего ж больно…
Матильда подхватывает девушку на руки. Труда начинает всхлипывать. Она прижимается головой к материнскому плечу и стонет:
— Раз уж тебе так хочется знать, это был Мертенс, лесничий Мертенс. Господи, до чего мне больно!..
Матильда снова опускает Труду на землю. Упирает руки в бока.
— О-он? — И в лице у Матильды что-то вздрагивает.
Труда молит:
— Только не бей больше, только не бей! Мне и без того больно.
— Т-с-с, не кричи так, мы все из-за тебя угодим в тюрьму.
Матильда снова подхватывает дочь на руки и, кряхтя, доносит ее до ворот усадьбы. Там она опускает Труду в снег.
— Теперь иди домой и выпей чай, который я поставила в духовку. Он невкусный, но выпить все равно надо. Выпей и ляг.
— А ты останешься здесь?
— Мне надо еще разок заглянуть в хлев.
— Ты пойдешь к Мертенсу?
— Пока не знаю. Только не говори отцу, где мы были… скажи лучше… постой-ка… скажи, что мы искали твою кирку, вот…
Труда никак не может уснуть. Ей очень больно. После материного чая во рту все стянуло. На лежанке храпит отец. Впрочем, он спал уже, когда она вернулась. Труда вдруг снова стала маленьким ребенком. Она ждет маму. Мама не приходит. Труда погружается в сон.
На кухне раздается стук. Труда испуганно вскакивает и прислушивается. Кто-то осторожно открывает дверь спальни. Это вернулся с работы Лопе. Труда тихо скулит.
— Что с тобой?
— Сходи поищи мать.
— Она тебя что, опять отлупила?
— Она, наверно, у Мертенса.
— Чего ей понадобилось среди ночи у Желторотика?
— А вдруг он ее застрелил?
— Да ты спятила!
— Ой, мне так больно, сходи за матерью…
Лопе на цыпочках выходит из спальни. Он снова откручивает огонек своей карбидной лампы и трогается к лесничеству. Снег взвизгивает под его деревянными башмаками. Серо-черные облачка заслоняют ухмыляющуюся физиономию месяца.
Желторотика Лопе обнаруживает возле скамьи перед камином. Все лицо у него в крови, правый глаз заплыл, на полу валяется вдребезги разбитая керосиновая лампа.
— Развяжи мне руки, — стонет Мертенс.
Тут только Лопе замечает, что руки у Мертенса связаны на спине ремнем. Это ремень от охотничьего ружья Мертенса. Само ружье лежит в другом углу. Приклад покрыт кровью. Рядом Лопе замечает деревянные башмаки матери.
— Она здесь была? — спрашивает Лопе. Он долго не может развязать ремень, стянувший локти Мертенса. Потому что у него дрожат руки.
— Прямо как дикий зверь! Чертова баба! — стонет Мертенс.
— А куда она ушла?
— По мне, так хоть ко всем чертям.
— В одних чулках…
— Попадись она мне только, я ее застрелю! — Мертенс на четвереньках подползает к своему ружью. — Оковку эта дрянь со злости всю оборвала… — стонет он.
Лопе уже за дверью. Следы разутых ног матери он находит без особого труда. А через некоторое время находит и самое мать. Выпрямившись как доска и стиснув кулаки, она лежит в прибрежном камыше. Лопе заговаривает с ней, но мать не шевелится. Он пытается ее поднять, но для него одного она слишком тяжела. Поскрипывающие от мороза стебли тростника задевают ее вздутое лицо. Она скрежещет зубами.
Лопе складывает руки для молитвы.
— Господи, благодарю тебя…
И пугается звуков собственного голоса. Шуршит на ветру камыш.
Лопе снова мчится к лесничеству.
— Господин лесничий, помогите мне. Мать…
