'Ничего,-успокаивал себя Журка,-у нее Иринка.
Она письмо передаст'.
Он вспомнил, что никогда еще не писал матери писем, потому что никогда еще не расставался с нею надолго.
Это - первое письмо, и такое горькое.
Вот жалобно и протяжно скрипнула дверца шифоньера. Мать взяла халат.
'Завтра уже не услышу этого скрипа'.,.
Светало. В комнате можно было разглядеть знакомые предметы и вещи: тумбочку, квадратное пятно на стенеего фотографию.
'Вот уже и сегодня', - подумал Журка и подскочил к окну.
Небо светлело неохотно, будто еще не проснулось. На улиде было пусто, лишь дворники подметали панели, широко и неторопливо размахивая метлами. Пронеслась машина, нигде не остановилась, нигде не затормозила.
Днем так не ездят. Прошел парень в шляпе, прямиком через дорогу. Днем так не ходят.
'Этот и завтра пройдет по этой улице, и послезавтра, А я нет',-подумал Журка и опять почувствовал тоску и тяжесть на сердце..
Вещи словно тянули к нему невидимые руки, просили:
'Возьми нас, не оставляй'. 'Разве тебе скучно было с нами?'-будто спрашивали книги-и 'Молодая гвардия', и 'Туманность Андромеды', и Конан-Дойль. 'Разве тебе не удобно было ставить на меня ноги?' спрашивала скамеечка. 'А мы-то чем виноваты?' - недоумевали тапочки, уставясь на него тупыми носами...
С Иринкой Журка встретился в ванной, торопливо прошептал:
- Письмо у меня под подушкой.
- Ага. - Иринка понимающе кивнула, косички дрогнули.
- Ну... - он наклонился и поцеловал ее в маковку.
Иринка привстала на носочки и чмокнула его в подбородок.
- Ты не надолго сбегай,-прошептала она.-А то мне скучно будет.
На кухне пахло блинчиками. Мама в розовом фартуке, розовая от плиты, готовила завтрак.
'Остаются тут в тепле, в уюте...'
Журка распахнул дверь и вырвался на лестницу.
Наконец-то майор Алов поправился, и Степан Степанович договорился с ним о встрече у завода, в пятнадцать ноль-ноль.
Он не мог дождаться назначенного часа.
Вспомнилась молодость. Маленький заводик в Донбассе. Мерный шум станков, гулкие удары молота и веселое позванивание молотков. Он так остро представил себе все это, что даже слышал гудение станков, чувствовал дымный, тепловато-каленый воздух цеха.
Степан Степанович старался вообразить теперешний большой завод и себя на этом заводе. И не мог этого представить. Опять вспомнилось далекое. Монтаж стропил на шахте. Ручная работа. Лебедка- матушка. Вот палец из-за этой лебедки чуть не оторвало...
- Явился!-завидев его, крикнул Алов и заулыбался.
- Так точно,-ответил Степан Степанович и тоже улыбнулся.
- Ну, идем, - сказал Алов и взял Степана Степановича под руку. Круглое, налитое румянцем лицо его сделалось серьезным, толстые губы плотно сомкнулись, и весь он принял вид человека, собравшегося открыть товарищу такое, от чего у того закружится голова. Не может не закружиться,
Степану Степановичу не очень было удобно идти под руку с Аловым, совсем непривычно, и про себя он бурчал:
'Тоже, офицер. Известно-нестроевой', но руки не выдергивал, как бы признавая этим право Алова распоряжаться им по своему усмотрению.
Для приличия он спросил:
- А ты-то кем работаешь?
- Начальник цеха озеленения, - шутливо беря под козырек старенькой кепочки, представился Алов. - В общем, садовник я.
От дальнейших расспросов Степан Степанович воздержался, потому что весь был переполнен ожиданием встречи с заводом.
Они прошли через проходную и очутились на длинной, прямой и широкой улице, хорошо подметенной и гладкой.
Вдали виднелось красное здание, похожее на ангар, с куполообразной крышей, блестящей на солнце.
- А в цех можно? - спросил Степан Степанович, не скрывая от Алова своей заинтересованности.
- А-а-а, - восторженно протянул Алов.
Когда они вошли в главный цех, он еще больше напомнил Степану Степановичу гигантский ангар - широкий, просторный, светлый, с высоким стеклянным куполом. Несмотря на то что вокруг стояли станки- колоссы величиной с добрую хату, лежали детали длиной с городской квартал, висели части каких-то большущих машин, прямо-таки целые стены, целые потолки; несмотря на обилие техники, цех все равно выглядел просторным, полным воздуха и света.
И этот простор,- высота, габариты, величина самого цеха, огромные станки и детали-вся эта масштабность как-то сразу придавила Степана Степановича. Он остановился у входа и несколько минут привыкал к этой масштабности, еще невиданной им, как привыкает человек, вошедший со света в темную комнату.
Постепенно Степан Степанович освоился и начал замечать отдельные станки и детали, движение этих станков и деталей.
Под самой крышей, как огромный челнок, медленно проплывал мостовой кран, держа на огромном крюке тоже огромный, но по сравнению с краном кажущийся маленьким, блестящий, как рыба, покачивающийся вал.
Огромный станок слева от входа крутился, как замедленная карусель, готовая вот-вот остановиться. Но станок не останавливался. Огромная, с двухэтажный дом, обвитая медной проволокой катушка стояла справа от входа. Все было огромно, все двигалось медленно, плавно, осторожно, будто боялось задеть ненароком друг друга и все испортить.
'А где же люди?'-подумал Степан Степанович и тотчас заметил людей. Люди были у станков, у деталей, на гигантской катушке и вокруг нее. И в то же время их как бы не было видно, настолько они казались маленькими по сравнению с гигантскими машинами и станками.
Машины, думалось Степану Степановичу, давили на людей, как и на него, подчиняли их своей мощью и величиной. Люди копошились возле колоссальных механизмов, быстро двигали руками и ногами, а машины будто нехотя, неторопливо, точно снисходя к человеку, поворачивались, крутились, плыли. И это несоответствие между скорыми и резкими движениями людей и медленными, словно ленивыми движениями машин тоже бросилось в глаза Степану Степановичу.
'Но я тут не смогу. Придавит меня техника'.
И его представление о заводе, составленное по воспоминаниям тридцатых годов, показалось наивным, смешным представлением мальчишки, который, держа деревянную сабельку в руке и сбивая ею головку одуванчика, думает, что он воюет.
'Нет, нет. Это не по мне'.
- Может, покурим? - спросил Алов.
Степан Степанович с радостью согласился.
На улице он несколько раз глубоко вздохнул и сам ответил на вопрос, который, наверное, задал бы Алов:
- Силища! Сколько техники! Нельзя сравнить с тем, что я помню по тридцатым годам. Все равно что детский 'пугач' с 'катюшей'. И я тут не смогу. Нет, куда мне.
- Брось, - начал уговаривать Алов, передвинув папиросу из одного уголка рта в другой. - Это поначалу так. Научат. Освоишься.
