-Нет и нет,-твердил Степан Степанович.-Это не по мне.
- У нас другие цеха есть. Подберем... - Перейдя дорогу, они отправились в старые корпуса завода.
'А может, здесь?'-подумал Степан Степанович.
Но стоило войти в цех, надежда исчезла. Цех все-.
таки был огромен и широк, и высок, и полон техники.
Над головой скользили мостовые краны, по длинным широким проходам катились автотележки с блестящими деталями. Из дальних ворот прямо в цех въезжали грузовые машины и медленно шли по черной земляной дороге. Стоял непривычный шум. Что-то тарахтело, что-то визжало, что-то гудело, и это гудение было не одинаковым: то протяжным, мягким и приятным, то коротким, режущим слух. Бывало, Степан Степанович хорошо понимал рабочую музыку своего цеха, улавливал, где бьют кувалдой, где стучат молотком, где включили сверлильный, а где токарный станок. И не только хорошо отличал их друг от друга, но по звуку мог сказать, кто стучит кувалдой, кто стоит у сверлильного. Теперь все стало чужим, незнакомым, непонятным. Музыка, да не та, звуки как будто чуть-чуть и похожи, но так отдаленно, так приблизительно, как гребенка дружка юных лет Никишки Бахметьева на симфонический оркестр.
- Тут у нас несколько цехов - аппаратный, сборочный, - объяснял Алов, легко и свободно продвигаясь вперед.
'Нет, нет, и это не по мне',-думал Степан Степанович, с сожалением чувствуя, как последняя слабая надежда уходит.
Он шел, глядя на подкованные каблуки аловских ботинок, и думал: 'Видно, ушел мой поезд. Отстал я от него'.
Всю жизнь он рвался в самую гущу событий, под самый огонь. Не раз, бывало, ему предлагали тыловую работу-не соглашался. После ранения в резерве оставляли - отбился.
Еще в детстве слышал Степан Степанович легенду о красном камне. Виден этот камень был издали, через всю степь. Говорили, будто бы в гражданскую в той степи отряд моряков окружили белые. Окружили и не спешили с расправой, ждали, подлюги, когда большевики сами дрогнут, руки вверх поднимут. И вот на третьи сутки будто бы взметнулись из окопчика руки, да только не пустые, а с красным знаменем. И раздалось могучее 'ура'. И стала вся степь полосатой от матросских тельняшек.
Это было так неожиданно, так внезапно, что беляки растерялись. А когда опомнились-тельняшки были уже у них в тылу. Хлестнули беляки из пулеметов. Пал тот, что держал знамя. А остальные вырвались из окружения, ушли в степь, как снаряд. А того, с красным знаменем, не нашли. Вместо него красный камень у дороги вырос..,
С детства хотелось Степану походить на того безвестного моряка. И вот жизнь прошла. Легенд о нем не сложили, но и пальцем не тыкали, не отводили взгляда. Руку жали, когда вновь появлялся на передовой, стискивали в объятиях, когда входил в сырые блиндажи, награждали орденами после взятия городов и безымянных высот.
'Так неужели теперь не найду своего места в строю?
Но ведь я люблю работу именно эту, заводскую, С нею связана моя юность, самые лучшие годы...'
Послышался знакомый гул. Степан Степанович вскинул голову и приостановился. Гул был как далекая песня детства, как известный голос, который можно отличить в толпе людей.
- Приставь-ка ногу, - попросил Степан Степанович, Алов с удивлением посмотрел на него.
- Тут у нас слесарный участок.
- Нет, погоди, майор.
Степан Степанович закрыл глаза и начал различать звуки. Вот протяжный, мягкий, слегка шипящий- звук шлифовального станка; короткий, с посвистыванием - сверлильный работает. А это фрезерный, а это Токарный.
- Ну, чего ты? - недоуменно спросил Алов. - Тут старая техника.
- Нет, нет. Слышишь, молотит?
- Вот тут у нас комсомольский участок, - не обращая внимания на слова Степана Степановича, сказал Алов.
На большом белом щите висело объявление: 'Товарищи комсомольцы! А вы не забыли, что сегодня комсомольское собрание?!'
И опять далеким и близким сердцу пахнуло на Степана Степановича. Так же и они когда-то писали: 'Стоп, комсомолец! Вернись! Поговорим о браке'. Или плакаты малевали прямо на промасленной бумаге: 'Позор четвертой бригаде-кандидатам на рогожное знамя!'
Сколько было шуму, крика, споров на этих собраниях.
- Зайдем' майор, - попросил Степан Степанович.
- На слесарный? - удивился Алов.
Они зашли за перегородку и остановились.
Перед ними ровными рядами, как по ранжиру, стояли станки, все выкрашенные зеленой краской, точно и их коснулась ранняя весна. Станков было много, пожалуй .целый батальон. Они тянулись в глубь цеха, до виднев.шегося вдали выхода. Станки были большими, гораздо больше человеческого роста, но очень похожими на те, что знавал Степан Степанович. Впечатление было такое, будто знакомые станки выросли за эти годы. Так бывает, когда через много лет разлуки встретишь школьного друга: все в нем то же-глаза, руки, улыбка, новее это другое-взрослое. И все-таки друг остается другом.
- Чего ты тут не видел? - сказал Алов и собрался было идти дальше.
- Подожди еще, - попросил Степан Степанович.
Алов взглянул на него с интересом, всем своим видом как бы говоря: 'Смотри, мне не жалко. Только все это не то'.
Степан Степанович стоял не шелохнувшись, стараясь все разглядеть получше. Так входят после долгой разлуки в родной дом и замирают у порога, и смотрят, смотрят, глотая непрошеные слезы.
Показалось, что он вернулся на свой завод. Все здесь было близко ему до боли: и эти выросшие станки, и знакомые звуки, и эти яркие искры, и кольца серебристофиолетовой стружки, и запахи масла и окалины. Только все изменилось за эти годы. Не просто выросло и расши-рилось, но стало совсем другим по качеству и форме. Изменился цех, изменились станки, изменились люди. Будто оставлял он заводик рядовым, а теперь встретил его генералом. Пусть это не тот, не его завод, но и тот, там в Донбассе, тоже, наверное, вырос, стал вот таким же высоким, большим и красивым. Во всем здесь чувствовался порядок, простор, размах. Воздух был чист. Над каждым станком горел мягкий свет. Не было ни спешки, ни суеты, ни крика. Рабочие в' черных халатах, в синих беретах оголенными до локтей промасленными руками действовали у станков неторопливо и четко, и казалось, нисколько не зависели от машин. Но Степан Степанович хорошо знал цену этой ритмичности и неторопливости, когда работа будто сама идет, когда не замечаешь- ни станка, ни детали, а делаешь все так привычно и свободно, будто родился для этого дела и не можешь без него, как без дыхания, жить. Он знал, сколько надо пролить пота, прежде чем добьешься этой легкосд-и и свободы.
Зато смотреть на такую работу любо-дорого. Вон как азартно действует паренек со вздернутым носом. Плавно нажимает на рычаг, посылает к сверлу блестящую пластинку и, просверлив, не глядя, бросает ее в железный ящик, как в копилку. Пластинка тупо звякает, как латунная монета, а парень уже вторую берет, в масло обмакивает, под сверло подставляет. Все так ловко, так здорово, будто не работает, а играет.
А это кто еще?
К парню подошла стройная девушка с большим тюрбаном на голове. Черный халатик хорошо оттенял ее белую шею, а тюрбан придавал ей вид строгий и величественный.
- Кто эта королева?-спросил Степан Степанович.
- Ах вон отчего не уходишь? - пошутил Алов, но, встретив серьезный взгляд Степана Степановича, сказал:-Это наша Ганна, бригадир. А то-ее жених. Скоро свадьба будет.
Все вдруг слилось в сознании Степана Степановича-разнотонное гудение станков, позванивание молотков, хвосты искр, колечки стружки, руки, лица, глаза рабочих - все спаялось воедино, в могучую, захватывающую картину. И он понял - вот она, молодость, вот оносвидание с нею, понял, что не может, не в состоянии, не должен уходить отсюда.
