выстрелов Ромкин голос, и ? исчезло море, бьющиеся насмерть боевой корабль, боевой капитан, бывалые матросы-бомбардиры, но чудится другое: бой, еще более яростный. Сквозь вихрь огня теперь рвался... товарняк. Вовсю хлестал из 'максима' Ромка. 'Патроны!' ? кричал он мне. Я хватал пулеметные ленты, мчался с ними к другу. Взбирался на крышу вагона, бежал, прыгая с вагона на вагон, падал, отстреливался, вскакивал, продолжал сумасшедший бег... Ложился рядом, протягивал ленты, но ? что это? ? вдруг Ромка схватился за грудь, повалился на бок. 'Ромка!' ? тряс я его за плечо в отчаянии. 'Где пулемет?' ? спрашивал тот, на миг-другой открыв глаза.
? Почему пулемет молчит? Патроны?'... Я показал ленту. 'В пулемет ? живо! Стреляй!..' Поспешно я менял ленту, припадал к пулемету, давил на всю гашетку ? из ствола вырывалось смертоносное пламя, фашисты падали в корчах. А что это? По ходу поезда, сбоку, за домом, группа фашистов устанавливала орудие. Скорее! Скорее! Нажимаю гашетку ? вмиг у вражеской пушки образуется кровавая пляска. Огонь, еще, еще... И рвется вперед товарняк...
? Додик! Слышь... ? доносился снова откуда-то издалека голос Ромки.
Я вижу его да и себя смертельно ранеными. Над нами склонились бойцы, командир. Шумы боя утихают...
Я вижу рядом лицо друга... Ромка ? это уже наяву ? явно озадачен:
? Ты слушал меня?
Я утвердительно киваю, и тогда Ромка испытующе глядит мне в глаза:
? Только, пожалуйста, без вранья.
Мы обогнули бухту, перебрались сквозь облепиховую рощу и на всем пути не произнесли ни слова. Казалось, Ромка обижался на меня, думал, что дело обстоит именно так; но позже, когда окликнул его, а тот приложил к губам палец ? просьба попридержать язык, ? понял: обиды не было и в помине, а молчал он потому, что в думах и мечтах был на 'военной тропе'. Мы крадучись обошли следующую рощу. Ромка впереди, я сзади. Капелька воображения - и кажется, что оба мы в маскхалатах, с автоматами в руках. Ромка стремительно обежал песчаный холмик. Я бросился за ним, споткнулся, упал. Встал. Бегом одолел поляну между холмиком и облепишником. Вбежал в облепишник. Огляделся ? никого. 'Где он?' ? по- настоящему встревожился я; тщательно осмотрел рощу ? тот будто канул в воду. Обернулся в предчувствии ? да, конечно: вот он!
Ромка жестом приказал не двигаться.
? Слышишь? ? прошептал он.
Резанула слух обрывистая речь ? говорили неподалеку.
Осторожно ступая, мы вышли на берег небольшого лимана с пересыпью и с берегом, окаймленным зарослями камыша.
В лиман из сазов втекала невзрачная речка. У речки, за неплотной камышовой завесой, стояли двое: пацан моих 12-13 лет и пяти-шестилетний мальчишка. Малыш возился в ведре, что-то приговаривая.
? Замолчи! ? цыкал старший. ? А то...
? А то что? ? зудел младший.
? А то, что мешаешь мне!
? А что, рыба слышит?
? Не слышит, не слышит, а услышит, ? рассердился старший.
? Что тогда?
? Уйдет ? вот что.
? Уйдет, что тогда? ? не унимался маленький, нарочно допекая брата.
? Без еды останемся.
? Без еды? Тогда...
? Я тебя вот этим ? поймешь, ? заводился старший. ? Уймись, говорят...
Мы, не сговариваясь, решили обойти рыболовов незамеченными: для этого нужно было ловко перемахнуть через ручей, скатиться за песчаный вал. Ромка одолел преграду. Я же приземлился на четвереньки, обрызгал лицо илом. Рыболовы-братья обернулись, испуганно уставились на нас: метнулся к брату, припал к нему, заплакал младший; старший, сжимая в руке палку, смотрел немигающе. Я попытался мысленно обратить братьев во 'врагов', одев их в неприятельскую форму ? увы, уж очень небоевито выглядели те.
? Рыбку ловим? ? спросил Ромка.
? Ловим, а что? ? ответил старший.
? И много натаскали?
? Зачем тебе?
Малыш снова заплакал.
? Не тронут, успокойся! ? стал утешать братишку старший, готовый и сам вот-вот последовать его примеру.
? Покажи улов! Сазана подцепил! ? Мы хотели было запустить руки в ведро ? пара сазанов поверх озерных чебачков по-настоящему впечатляла ? но тут же опомнились. Старший вдруг затрясся, подняв палку над головой.
? Покажу сазана! Только подойдите! Врежу! ? завопил он, нервно размахивая палкой, норовя опустить ее на наши головы; из глаз его брызнули слезы, рот округлился ? братья дружно, будто состязаясь, заревели.
? Так мы же только посмотреть...? попытался оправдаться и заодно утешить рыбаков Ромка, но, поняв тщетность усилий, покрутил пальцем у виска и сказал: ? Ну их, пошли! Пусть подавятся!
Мы завернули за дюну, но еще долго за спиной слышался нервно-ликующий голос вконец взвинченного пацана:
? Струсили! Сазана захотели!..
Перед закатом, на очередном привале, когда впереди, внизу, вдруг выросла стена молодых пристанских тополей, Ромка озабоченно-серьезно вводил меня в суть предстоящего предприятия.
? На судне есть тетенька. Билетерша. Ну, варит, стирает. Вроде хозяйки, понял?
? Ага.
? Я ей картошку помогал чистить. Пароход пришвартуется утром, ? слово 'пришвартуется' он произнес со смаком, ? я заберусь на борт, отыщу ее. А ты гляди в два шара, соображай. Если договорюсь, дам знать, помашу рукой ? значит, беги к трапу, поднимайся смело на борт; не договорюсь ? может случиться всякое, ? не дрейфь, рви когти к носу судна, ясно? Придумаем что-нибудь, ? Ромка сделал паузу. ? Ну-ка, повтори!
Ответом он остался доволен.
? Хотя, ? спохватился Ромка, ? могут спросить, кто ты ? что скажешь?
? Назовусь...
? Не-е, ? перебил он. ? Запомни: ты из Рыбачьего, гостил у родичей в Егорьевске, а сейчас едешь домой. Мол, гостил у дяди. Ясно?
Переночевав в стогу соломы, утром следующего дня мы взглянули на лежащий во впадине пролесок и, увидев в конце его, на берегу, на причале, черный силуэт парохода, двинулись вниз.
Пароходная Тетя, худосочная, в мужской фуражке и оттого похожая на мальчишку женщина, увидев Ромку, удивилась, позвала наверх.
Я остался внизу. Пристань, несмотря на раннее время, была людна. На ящиках, а то и прямо на полу сидели пассажиры.
Заканчивалась погрузка бочек с соленой рыбой. По пирсу носился мужчина ? не то весовщик, не то кладовщик.
? Покрепче берись за край! ? орал он одному. ? Скатился в воду!
? Ставь живее на весы. Только аккуратнее, полундра... ? приказал другому.
Я заметил: у кладовщика на правой руке не было кисти, поражало, что он чаще действовал именно ущербной рукой. Да как! Ловкости его у весов мог бы позавидовать, пожалуй, и не инвалид. Под рубашкой, ухарски распахнутой, кладовщик носил полосатую тельняшку, дабы погасить сомнения в принадлежности его
