что у него обостренное обоняние. И снова брат присел на землю ? вот так, то и дело отдыхая, мы прошли полпути, до телеги оставалось не более сотни метров. Очередной привал намечался в урюковом саду. Однако отдохнуть не привелось ? позади послышались пронзительные выкрики, заставившие нас собраться и следовать дальше. Кричал ? нет, вопил! ? конечно, знахарь. Хрипло, обрывисто залаял пес, ветер раскачал деревья ? кроны их тысячеголосо неприятно зашумели ? вот так сразу оборвалась тишина. Спустя минуту-другую брат сел на траву, сложил руки на коленях и, выдержав томительную паузу, произнес:
? Все!
Выглядел он вконец измученным, Я стал уговаривать его взять себя в руки ? тщетно!
? Все, Дауд! Все... Не могу…
Смотрите! ? я показал рукой на запад: там, за кушерями, в просвете между деревьями, за изгородью, продержавшись немного в поле зрения, промелькнул расплывчатый, похожий на тень, силуэт всадника ? стало быть, старик успел-таки оседлать коня и броситься на поиски исчезнувшего больного! Он мчался почему-то к шоссе, в обратную от нас сторону. Я вообразил: вот он доскачет до людского шоссе, промчится по гравийному полотну шоссе километр-другой, не обнаружив беглеца, повернет в переулок. И тогда... От обиды навернулись слезы.
? Что с тобой, Дауд? ? спросил брат, посмотрев мне в глаза, да так внимательно, что я не мог знать, что и думать ? будто решалась не его, а моя судьба, что все это ни капельки не трогало его. На мгновение замешкался, потом ? не знаю уж откуда взялось такое ? я закричал:
? Вы можете! Можете идти! ? слова будто без моей воли вылетели сами. ? Можете! Можете! Вам только надо встать на ноги!
Не помню уж, что я тогда накричал в сердцах.
На крик, но, возможно, догадавшись о наших затруднениях, прибежал Жунковский. Брат во всем белом ? нижней сорочке, кальсонах ? сидел на траве, притулившись к стволу карагача. Мы подняли больного на ноги и, поддерживая с обеих сторон, двинулись к телеге...
Тронулись в путь уже в сумерках ? рванули к нижней дороге, что, петляя у берегов вала, вела в Карповку.
Все потонуло в сумасшедшем беге, мы мчались по узкой грунтовой дороге вдоль берегового вала. Хрипела разгоряченная лошадь, на проселке она пошла медленнее, потом, почувствовав ослабевшую волю человека, ? и вовсе шагом. Предметы вокруг будто вымерли, впаялись во мглу. Необычным в этой немоте казались натруженный голос деркача, скрип телеги, фыркание лошади, хлюпание под колесами болотной жижи...
? Ребята, газуйте напрямик в райбольницу. В обход. Домой нельзя. Отец вернет назад ? сами понимаете... ? говорил брат.
В больнице приняли брата без проволочек. Доктор, осмотрев, сказал:
? Кормежка! Еще раз кормежка ? вот главное лекарство! И не перебрать...
Не знаю как у Жунковского ? у меня-то стоит перед глазами: брат, уходя в палату (его поддерживала медсестра, тетя Зевида, с годами ставшая Зевидой-апой), обернулся ко мне со словами:
? Спасибо, Дауд. Все нормально...
Окна дома, несмотря на позднее время, светились. На освещенных прямоугольниках земли прыгали жабы. В передней, айване, за круглым столом сидели отец, мать, дядя Амут и, конечно, знахарь. Я подобрался. Знахарь казался огромной старой жабой, выпрыгнувшей на свет.
Дымился самовар. Мать разливала в пиалы, отец хмурился, дядя Амут сидел, запрокинув голову, и не то поглаживая, не то пощипывая козлиную бороду, знахарь подносил ко рту пиалу. Все разом повернулись в мою сторону, а дядя Амут привстал на колени и воскликнул, не то досадуя, не то радуясь, не то осуждая:
? Явился грешник на божий суд!
После реплики дяди образовалась пауза, которую первым нарушил отец.
? Где брат? ? спросил он жестко.
Скрывать происшедшее не имело смысла ? брат, как казалось мне, находился под надежной защитой докторов, но объяснение не получилось ? ответил я коротко и зло:
? Не знаю.
? Рассказывай, ? допытывался отец. Дядя Амут, снова запрокинув голову, погладил бородку, повторил следом:
? Выкладывай, грешник.
? Не знаю.
? Он не знает! ? вскипел отец. ~ А упряжку у Сабитахуна выклянчил кто? Гонял телегу до поздней ночи? Я?! Или он?! Она?!
? Сабитахун убивался... извелся... ? добавил дядя.
? Говори, Бога ради, ? сказала мать.
? Мы...
? Кто мы?
? Ну вот! ? дядя Амут нетерпеливо вскочил на ноги, но тут же зачем-то снова присел.
? С ним? ? спрашивает отец, показав рукой в сторону усадьбы Жунковских, под 'ним' имея в виду Жунковского. ? Его мать приходила только что... Траву накосили?
? Да.
? Где трава?
? У Сабитахуна.
? В Егорьевку зачем ездили? ? голос у отца становился тише, хотя он по-прежнему был раздражен. ? Вас видели... Отвечай.
? Напрямик к озеру рванули... ? качал головой, отхлебывая шумно чай, знахарь.
Он поставил пиалу на стол, достал платочек, вытер слезящиеся глаза, затем, повернувшись к отцу, развел руками, улыбнулся, будто хотел сказать: я сделал все, что мог, дело шло к лучшему, и вот тебе... Он свел руки ? те мягко и непринужденно упали ему на колени, и знахарь снова напомнил мне жабу.
? Отвечай, куда упрятал брата? ? накинулся отец, но не утерпел ? сам раскололся ? сказал тихо: ? Зачем отвез в больницу?
'Тетя Зевида, ? мелькнуло в голове, ? успела меня опередить'.
Дядя Амут вскинул голову вверх, резко, не то удивляясь, не то одобряя мой поступок, хлопнул резко по столу ладонью, мама едва слышно произнесла:
? Ладно, что пристал к ребенку?
? Ребенку! Кто позволил ему соваться в дела взрослых?
? Ведь лечил! ? взорвался отец, вскакивая на ноги. Знахарь жестом попросил отца сесть и, когда тот послушно присел, произнес задумчиво:
? Ясно... Будем надеяться на Бога ? да сохранит больного от напастей настоящих и грядущих. Сотворим молитву и распрощаемся. Время позднее, проклюнется того гляди рассвет.
Он принялся за молитву, начал громко, уверенно 'бис-миля-рахман-ани-и ра-ахим', но вдруг уже в начале перешел на шепот и ничего ? не то, чтобы различить ? расслышать нельзя было. Я помнил, что в этом месте, напротив, повышался голос. Конечно, в молитве я не смыслил, но сочетание и последовательность каких-то непонятных звуков зацепились в памяти; я знал хитрость людей, не знающих или недостаточно хорошо знающих молитву, но в силу обстоятельств вынужденных за нее взяться; дабы скрыть незнание молитвы, они переходили на шепот. В другой раз, наверное, все это только позабавило бы. Тогда же... Шепот старика оказывал на сидящих глубокое воздействие. Все ниже и ниже опускал голову отец, все грустнее и грустнее становились его глаза. Дядя, оставив в покое бородку, сидел печальный со сложенными на коленях руками и тоже опустил голову. Мать и вовсе закрыла лицо платком. В проеме двери замер братишка, не оправившись от сна, глазел он, недоумевая, на людей. Чем ниже склонялась голова отца, тем выше становилась она у ночного визитера ? будто знахарь перекладывал невидимый груз с себя на плечи отца. На лице его сверкнуло и погасло похожее на улыбку ? и ни тени сожаления; приглядевшись внимательно, можно было уловить в действиях его даже удовлетворение неожиданным оборотом событий. Я
