остались на год-другой лежать на земле. Еще недавно карагач высился у изгороди, напротив избушки с плоской крышей и с окнами во внутрь двора. Мы знали, что избушка принадлежала приезжей рябой женщине-торговке, что та выменяла ее у одинокой больной старухи, перебравшейся на окраину к дочери. По ту сторону, за двором, над сараем, кудрявилась яблоня-скороспелка ? объект мальчишеских налетов. Не однажды приходилось карабкаться по ее стволу; оттуда, сверху, двор лежал как на ладони, он и сейчас у меня перед глазами: задний торец избушки, напротив сарайчик с маленьким окном, одна ячейка которой заделана газетой, кладовка, погреб... За воротами тянулся узкий, зажатый по бокам изгородями, переулок.
Дерево срубили недавно, упало оно наискось и уперлось ветвями об уступ террасы. Мы с Жунковским нырнули за крону поверженного карагача. Затаились. Вдоль речки в нашу сторону шли девочки. Савина помахивала портфельчиком. Открыла-закрыла портфельчик ? я вообразил щелчок замка, почувствовал, как зазудилась на кончиках пальцев тоска по неизведанному: с каким удовольствием я подержал бы портфельчик в руках! Девочки не спешили. Савина что-то рассказывала ? толстенькая слушала. Спутницы то и дело останавливались. Внимание рассеивалось, и я успел заметить на стволе дерева скопление мелких мурашей. Насекомые передвигались узкой, казалось, бесконечной колонной; они вязли в водянистой смоле, но упорно шли вперед. Такое впечатление, что смерть дерева нарушила нечто важное, чего они пытались найти в другом месте.
? Красивая, ? произнес я вслух.
? Держите!.. Знаешь, кто она? ? не согласился Жунковский.
Но не договорил, потому что девочки прибавили шагу, вскоре оказались у дерева, в двух-трех шагах от нас. Савина рассказывала о себе, девочках из ее класса; в ее школе, будто бы, учились одни девочки ? мы, затаив дыхание, забыв о затеянной игре, слушали о проделках незнакомых Сталин, Розалин, Светлан...
Савина, в азарте освобождая руки для жестикуляции, передала портфельчик собеседнице, та повертела его в руке, щелкнула замочком.
? Моя тетя живет в Чимкенте, ? сказала толстуха, и голос ее задрожал. ? Там барахла, говорят, пропасть... Попрошу прислать.
Наступила кульминация в игре. Мы с воплями и криками выскочили из-за карагача. Савина вскрикнула, побледнела, судорожно ухватилась за руки подружки.
? Мальчики... вы... ? только и смогла сказать новенькая.
Первой пришла в себя толстушка, она со словами 'Шпана... напужали человека до смерти...' набросилась на нас, стала тузить нас портфельчиком. Затем повернулась к подружке, взяла ее за руки, сказала с материнской участливостью:
? Ну, что напужалась? Наши пацаны. Да идем... Провожу...
Девочки завернули за угол глиняного забора. Исчезли, Мы некоторое время стояли, остолбенев, переваривая пережитое. Я присел на ствол дерева, рядом ? Жунковский. За изгородью Рябая давала указание кому-то. Минуту-другую спустя она вышла на улицу с топором в руках, постояла у дерева, размышляя, решительно двинулась к нам и сказала:
? Ну-ка, выметайтесь, красавчики!
Мы поднялись, а Рябая принялась обрубать карагач. Она заключила дерево между ногами, сделала по- мужски взмах и опустила лезвие топора в мякоть дерева, в ветвь, выступавшую из ствола.
Ударила еще и еще...
Мы с Жунковским идем к верховью небольшого сая. Задержались у огромного, будто скала, камня, испещренного автографами. Каких только имен и дат мы не увидели на камне! И вот уже перед взором восстает странное шествие. Идут люди. По одному. По двое. С красками в ведерочках, баночках. Подходят к камню и выводят на его теле имена. Кириллицей. Латынью. Арабской вязью. Оставив автографы, исчезают их лица, голоса. И невозможно вспомнить: кто они? Откуда? Зачем? Почему?
Жунковский бегло осмотрел камень, задержал взгляд на именах с ятью на вершине камня, задумался, и мне показалось, что наши мысли совпали. Я подумал о той силе тщеславия, которая гонит человека в горы за много верст, заставляет его с краской в баночке взбираться на верхотуру скалы с единственной целью ? напомнить о себе: 'Я... Я есть... Существую... Я...'
Под ногами шуршит гравий. Выбираемся неторопливо на холм, утыканный сплошь плоскими выветрелыми гранитами. Садимся на краешек плиты, блаженно протягиваем ноги. Вновь коротко вспыхивает чувство полета ? покачнулись из стороны в сторону предгорья и остановились. Внизу за пологими увалами сизой вязкости, как островки в водном пространстве, проглядывали коробки домов ? там лежал город. Жунковский протянул пачку сигарет ? я отказался; он взглянул на меня, припоминая что-то. Глаза у него оленьи, круглые, обрамленные тонкими морщинами, с капельками чистого удивления ? как в детстве! В глазах его вот так же светится удивление, настоянное на тревоге: почему дождь? Неужто обложной, на весь день?.. Мы, двое пацанов, пережидаем дождь под крышей ветхого строения, не то загона, не то фермы- зимовки, оставленной без присмотра на лето. В карманах у нас живые трофеи ? зеленые лягушки, отловленные в сазах... А дождь шпарит и шпарит, обращая землю в месиво из глины, торфа, навоза; шпарит и шпарит...
А сейчас нас не покидает чувство полета: мы летим, а внизу в дымке расстилается город...
ГЛАВА X. ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС ВИОЛЕТТЫ ЖУНКОВСКОЙ
Я чувствую, как что-то незаметно уходит между мной и Жунковским: меньше слов, убывает 'помнишь' ? островки воспоминаний в архипелаге памяти. А ведь с каким воодушевлением мы вступили на первый 'остров'! Как матросы после долгого плутания в штормах, едва вступив на твердь, бросились насыщать голод, припадать к родникам! Но 'архипелаг' содержит и каменистые уступы, колючие тропы, тяжелое небо ? пришло сознание, что они, эти неприветливые 'островки', тоже твои, что миновать их нельзя...
Его могла привести в раздражение порою мелочь, тогда он, бросив короткое 'да, ну что там...' лез в карман за сигаретой. Иногда скрыть раздражение ему удавалось, чаще нет. 'Слушай, не будем ворошить прошлое...', ? читалось в его глазах. Легко сказать ? 'Не будем', нас несло против воли, несло и несло... Когда мы сидели на вершине холма, глядели вниз, на обжитую полосу долины, сверху похожую на русло огромной реки, и позже, когда шли домой напрямик через адыры, почему-то подумалось о Жунковском: 'Неделю тебе не выдержать, не...' Но удивительно: мысль о предстоящем прощании принесла... облегчение. И так часто: тоска по прошлому кажется огромным незаполнимым резервуаром, но наступает час, и ты видишь, как на глазах резервуар преображается в кувшин, а кувшин ? в небольшую чашу, с изумлением переходящим в равнодушие, замечаешь, что человек, может быть, с иными манерами и есть друг детства, а раздавшаяся вширь с мешками под глазами матрона ? существо, некогда приводившее тебя в трепет; безымянный камень перед воротами отчего дома, беспокоивший в снах, ? обыкновенный кусок гранита. Происходит одновременно разочарование и высвобождение ? явление общеизвестное, потому, наверное, некоторые не очень спешат на зов прошлого. Один мой знакомый пытался отыскать любимую некогда девушку-фармацевта. Наездами он непременно заглядывал в местные аптеки, спрашивал, но всегда при этом желая и не желая встречи, и когда удалось-таки найти, когда пожилая работница сельской аптеки, терзаемая любопытством, пошла звать ту из лаборатории, человека охватило смятение, и он поспешно, прямо-таки панически, бежал...
'Не выдержит... сбежит...' ? думал я. Жунковский, слушая меня, рылся в моем книжном шкафу, достал книгу в сером матерчатом переплете, стал ее листать. 'Не выдержит...? продолжал я думать, читая вслух статью о проблеме обитаемости миров, опубликованную в одном из старых номеров 'Знание ? сила', ? ее рекомендовал прочесть Жунковский, ? а ведь и половины задуманного не осуществили...'
'... Представление о всеобщей населенности космоса вплоть до первой половины XIX века... Достаточно
