И я выпрямляю свои искривленья
Мечами раскаяния и смиренья!
Как кедр стал прям, как жасмин - благороден,
Как лилия – чист! Я впервые – свободен!
По ниточке шёл я, как канатоходец,
Но лопнула нить и я рухнул в колодец!
У Бога я помощи клянчил неловко,
На жалкий призыв мой, в колодец верёвку
В ладони мои опускает Создатель!
Я вылез наружу, на солнце! Предатель
Я был бы пред Богом, коль занялся б снова
Проделками похотуна записного!
Минуту назад я давился блевотой,
Валялся в сортире, тонул в нечистотах!
Теперь же отмылся и выполз на волю,
Стою перед вами и правду глаголю!
Желаний тюрьма вдруг меня отпустила,
Впервые я волен и чувствую силу!
И если бы волосы рты заимели,
Их хор бы не выразил то, как на деле
Душа моя освобождению рада!
Стою я средь бани, гарема и сада,
Средь града, страны, ... среди целого мира,
И слушаю неба волшебную лиру!
Стою, повторяя: 'Дай Бог вам то знанье,
Что я получил лишь в минуту отчаянья!' '
________________________
* Насух (aраб.) – очищенный, улучшенный, исправленный, искренний.
'Taуба насух' - искреннее раскаяние. – Прим. перев. на русск.
Mecнави (5, 2228 – 2316)
МОИСЕЙ и ПАСТУХ
Пришлось однажды слышать Моисею,
Как пастушок, сидящий на порожке,
Молился: 'Боженька, приди скорее!
Небось, устал? Свои оттопал ножки?
Я постригу, приглажу гребешочком,
Плащ простирну, повыбираю вошек.
Сандальки дам, чтоб не разбил пешочком
Ступней. Занозы выну из ладошек.
Сырка дам, выпьешь молочка парного,
Раздену, дам пуховую постельку,
На сон спою гимн ангела святого,
Лоб умащу, дам пряник с карамелькой.
Я буду днём мести Твою светёлку,
И каждый день менять бельё в кроватке.
И весь мой скот, все козы, овцы, тёлки -
Твои! Ни в чём не будет недостатка!
Всё, что способен вымолвить Тебе я,
Лишь 'Ва-й-й-й!', да 'Ва-х-х-х!' ' И смолк, благоговея ...
* * *
Услышав это и ушам не веря,
Не скрыл свой гнев Пророк благословенный:
– 'С кем трёп ведёшь? С собою сам? Со зверем?'
Пастух: 'Нет, с Другом – Созидателем Вселенной!'
Такой ответ лишь разозлил Пророка:
- 'Кощунство – к Богу лезть с подобным бредом!
Не думай, будто смертный может Бога
Разуть, раздеть и угостить обедом!
Спать уложить?! И что ещё за 'ножки'?!
Трёп выглядит так, будто ты блудницу
Манишь в вертеп! Ей новые сапожки
За блуд суля до утренней зарницы!
Кощуннник! Ты позволил фамильярность
Такую с Ним, что с дядькою племянник
Посмеет не любой! Где благодарность?!
Сулил КОМУ ты молочко да пряник?!
Ведь молоко растущему лишь нужно!
Сандалии - имеющему ноги!
Но, даже если призывал натужно
Ты верных слуг Его к своей берлоге,
Тех, про кого Он молвил: 'Был Я болен,
А ты не навестил!'*, то тон подобный
Был наглым! Звук молитв не произволен!
Алмаз молитвы - камень чистопробный!
Слова в ней лишь пристойные! Фатима** –
Достойное для женщины прозванье,
Но коль Фатимой назовёшь мужчину,
То он в законное придёт негодованье!
Словами, что болтаем мы про тело,
И трепемся о смерти и рожденье,
На берегу реки времён, незрело,
Как дети, пребывая в заблужденье,
Реки времён не описать Истока!
Нет слов таких - поверь словам Пророка!'
Пастух раскаялся, порвал одежды,
Рыдая, голову посыпал пеплом,
Встал и побрёл, кляня себя 'невеждой',
Куда глаза глядят - в пустыни пекло.
* * *
Но вдруг видение явилось Моисею
И грозно прогремел над ним глас Божий:
- 'Меня ты разлучил с роднёй Моею!
Почто? Пророк ты, или мытарь меднорожий?
Для единенья, не для разделенья
Тебя послал Я в мир! Ты знать обязан,
Что дал Я каждому свой путь моленья,
Любви, познанья, и ничем не связан
Мой сын в свободе самовыраженья.
Что кажется неверным грамотею,
У пастухов не вызовет сомненья.
Яд этим – мёд другим. Оставь затею
Вводить уставы для богослуженья.
Ни чистота, ни грязь, ни труд, ни леность
Тут не важны! Мне чуждо говоренье.
Ценю покорность Я и откровенность.
Моления оценивать не
